Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 80
И я, разумеется, забыл про свои дурацкие опасения, а через три дня она позвонила и страшным голосом рассказала всю эту историю.
Я встретился с Семенякой и спросил, какие могут быть вообще варианты. Ну в принципе. Теоретически.
– А никаких, – лениво ответил он. – Ну, если б это была «Песня о Роланде». Или какой-нибудь том, знаешь, типа: «Николай Некрасов. Поэмы», тогда да. Двугривенный, и все дела. И замену можно найти. Но Рабле…
– А что в нем такого, в этом Рабле? – разозлился я. – В этом Гаргантюа и Пантагрюэле?
– Сам не понимаешь? – угрюмо спросил меня Семеняка.
Я упорно пожал плечами.
– Ну они же там это… сношаются, – сказал он с мягкой украинской улыбкой. – Какают, писают, жрут… И все это весело, а не стыдно. И все на благо человека, все во имя человека. Как в программе партии. Где еще такие книжки есть, где их издают? Только на английском языке, наверное.
Ну странно, по-прежнему отказывался верить я, как будто сам Семеняка мог скостить цену, в романе Анатолия Иванова «Тени исчезают в полдень» тоже много сексуальных сцен. Нет, это другое, поморщился Семеняка. Это совсем другое, это советский стиль, инда взопрело и все такое. Это тоже ценится, конечно, я за Иванова бы отдал, наверное, четвертак, а то и тридцатку. Но это другое. Да ты почитай Бахтина, сказал он, там все написано. Карнавальная культура, все такое. Могу дать, у меня есть. Потом он предложил пойти выпить кофе.
Мы пошли в факультетский буфет, встали за круглые столики и стали медленно тянуть кофейный напиток «Свежесть».
– Да, я помню, – сказал я, – карнавальная культура, все дела, но слушай, Валер, мне девушку надо спасать.
– А чего спасать-то? – удивился он. – Просто не звоните ему, и все, этому Сене. Может, забудет.
– Да нет, Сеня все на карточки записывает…
– Ах это, – Валера улыбнулся с понимающим выражением лица. – Ну скажи, украли. Сумку вырвали. Хулиганы, бандиты. То, се.
– Это нехорошо, – сказал я и набухал в напиток «Свежесть» четыре ложки сахара, иначе пить было невозможно. – Беду накликаешь. И потом, ты знаешь, вроде логично идти в отказ, но это будет хуже. Сейчас цель – избавить девушку от мучений. Предложить план. А вот таким образом мы ей этих мучений только добавляем. Она не умеет врать. Она хорошая.
– Понятно, – задумчиво сказал Семеняка. – Непростая ситуация.
Шульцбергер между тем звонила мне каждый вечер.
– Ты обещал меня спасти, – твердо говорила она. – Помнишь?
– Спасу, – говорил я. – Не дрейфь. Все будет хорошо.
– А что ты делаешь для моего спасения? – настаивала она. – Какой у тебя есть план?
– У меня есть план А, – говорил я.
– А план Б? – продолжала настаивать она.
В ее голосе ощущался легкий нервический смешок.
А мне, честно говоря, было совершенно не до смеха.
В Шульцбергер как будто вселился какой-то демон. Она нашла центральную городскую библиотеку, где такой же Рабле находился в свободном доступе, и ходила туда каждый день по вечерам (библиотека работала до восьми). Она вынашивала план похищения (!), изучала расположение залов, коридоров, книжного хранилища и еще обсуждала все это безумие со мной.
– Но ты послушай, – говорила она по телефону задушенным голосом. – Смотри, ты приходишь, записываешься, мы вместе сидим, занимаемся, часов до семи, потом ты, предположим, падаешь на пол и изображаешь, что у тебя эпилептический припадок, ну знаешь, как у Достоевского, стиральный порошок я тебе дам, напихаешь перед этим в рот, начнешь биться, пускать слюни, они все станут орать, тебя откачивать, вызывать милицию, в этот момент я тихо проскользну в хранилище, возьму книгу и убегу, а ты тоже потом…
– Что?
– Встанешь и убежишь.
– Но ведь нас найдут и посадят в тюрьму.
– За Франсуа Рабле?
– Какая чушь, – говорил я. Мне и самому становилось страшно. Грабить учреждение культуры я был как-то совершенно не готов.
Тогда Лена стала много говорить о творчестве Рабле, великого французского гуманиста. Ты знаешь, я поняла, что он великий гуманист, говорила она, как будто находясь в легком бреду или под действием легких наркотиков, вот все эти пиписьки, пуканье, сплошное и бесконечное пуканье, это все очень поэтично, переваривание, пищеварение, другие физиологические отправления, ведь тогда все были очень набожные, да? – это же было невозможно, говорить в книге о таких вещах, да и вообще этот праздник человеческого тела, я все понимаю, но читать мне это неприятно, знаешь, самое обидное, что мне по-прежнему неприятно все это читать… Я сижу, читаю, читаю, как дура, и плачу, начинаю рыдать с любого места, как будто это мелодрама или роман Этель Лилиан Войнич «Овод», сцена казни. Ужасно.
Причем все это в устаревшем переводе Пяста.
Наконец она уговорила меня подойти к зданию центральной городской библиотеки имени Некрасова в момент закрытия. Мы должны были изучить, когда ее закрывают и ставят на сигнализацию.
Стоял чудесный октябрьский вечер.
Я до сих пор хорошо помню эту советскую Москву перед наступлением заморозков – когда сгущается вечером воздух и в нем висит последнее тепло, мягкий свет падает с багрового, какого-то невероятно зловещего неба, и скользят по улице Горького усталые машины, черные «Волги», «Жигули», грузовики, накрытые брезентом, а у тебя сердце сжимается от непонятной боли.
Такими вечерами я мог ходить по городу пешком сколько угодно, часами, а тут приходилось стоять и мерзнуть с Шульцбергер, которая сошла с ума.
Наконец я уговорил ее сделать перерыв и зайти в кафе «Лира».
Никогда никаких девушек я не водил ни в какое кафе «Лира», там было нереально дорого и противно.
Но в данном случае было необходимо хоть что-то придумать.
На втором этаже кафе «Лира» было страшно накурено и почему-то совершенно пусто, как будто какая-то пьяная компания ушла отсюда только что. Подошел хмурый официант и внимательно на меня посмотрел, объявив, что из горячих блюд есть только ромштекс, а из спиртных напитков – коньяк.
– Я не могу коньяк, – растерянно шепнула Шульцбергер.
Мне показалось, что официант хочет, чтобы мы как можно скорей покинули заведение.
– А коктейли у вас есть? – спросил я.
– Есть, – неохотно подтвердил официант. – «Полярное сияние», «Звездопад», «Ласточка». Вы какой предпочитаете?
Тогда я заказал «Полярное сияние», это была смесь шампанского с ликером шартрез.
Шульцбергер я решил его на всякий случай не давать.
Она смотрела на меня молча, готовая в любую минуту разрыдаться.
– Что же делать? – прошептала она громко.
Я выпил залпом «Полярное сияние», и вдруг сразу стало так хорошо, что я даже удивился.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 80
