Книга Завтра я буду скучать по тебе - Хейне Баккейд

Решаю попробовать заесть боль в щеках и диафрагме и покупаю сэндвич в кафе возле центра занятости. Затем я направляюсь вверх по Хоспиталгата и дальше, через Педерсгата, к дому, в котором получил комнату с помощью тюремной соцслужбы. В моем почтовом ящике лежит каталог мебели и конверт на моё имя. Я знаю, что лежит в конверте. Всё как обычно. Единственное, что меняется, – это возраст детей. Они растут, а их лица никогда не бывают одинаковыми. На самых первых фотографиях, вырезанных из газет и каталогов, были личики младенцев. Поначалу она посылала еще и вырезки детских кроваток, погремушек, бутылочек и молокосборников.

Я забираю конверт и каталог, поднимаюсь к себе и запираюсь в квартире изнутри. Почту я кладу на стол, стоящий между двуместным диваном и пустой телетумбой. Иду на кухню и достаю дозатор для таблеток из шкафчика над плитой. Открываю ячейку, высыпаю содержимое срединного контейнера себе в ладонь и запиваю глотком воды из бутылки. После этого включаю кофеварку и сажусь на диван с конвертом в руках.

На этот раз в нем две вырезки. На первой – мальчик семи-восьми лет со слегка вьющимися каштановыми волосами. Он одет в яркую футболку, на которой нарисована плавающая у рифов рыба в шляпе и с трубкой. Снизу значится текст: «Одежда для игр и активных забав – джинсы, брюки, футболки, куртки и многое другое. Яркие и ноские наряды каждого ребенка».

На следующей вырезке – девочка того же возраста. На ней розовая куртка с воротником из искусственного меха, тесные брюки и нарядная футболка в тон. «У нас есть джинсы на каждый день! Практичная одежда для активных игр, праздничные наряды и любая повседневная одежда».

Я аккуратно засовываю вырезки обратно в конверт. Перед тем как откинуться на спинку дивана и закрыть глаза, я толкаю конверт вместе с мебельным каталогом на другой край стола.

Раздается телефонный звонок.

– Ну и? – спрашивает грубый мужской голос с типичным бергенским выговором. Тот, кому он принадлежит, жадно, почти с порнографическим наслаждением, затягивается сигаретой. Ульф Сульстад – психиатр и куратор моей только что созданной группы психологической поддержки. – Как прошла встреча?

Я познакомился с Ульфом, когда сидел в ставангерской тюрьме, где тот отбывал восемнадцать месяцев за вымогательство, что, впрочем, едва ли отрицательно сказалось на его клиентской базе. Напротив, среди состоятельных горожан с проблемами он стал еще более востребованным после выхода из тюрьмы.

– Прекрасно, – кисло отвечаю я. – Мне, очевидно, уготована блестящая карьера оператора колл-центра.

– Рассла-а-бься, – Ульф неестественно тянет звук «а», даже для уроженца Бергена, – просто терпи и исполняй все процедуры этой запутанной программы, которую они создали для таких, как ты. В этом и заключается смысл: отсеять тех, кто недостаточно силён. Я обещаю, что как только мы добьёмся для тебя пособия по безработице, там уж ты и в люди выйдешь. А пока – радуйся своей страховке.

– Что?

– Слушай, – резко отвечает Ульф, пока я кручусь на диване в поисках бутылки с водой, – я польщён, что ты захотел видеть меня куратором своей группы, и обещаю сделать, что могу, чтобы ты зажил той жизнью, какой хочешь жить, Торкильд. – Я слышу, как потрескивает его сигарета.

– Мне нужен оксазепам, – говорю я и животной хваткой вцепляюсь в бутылку с водой. – Скоро он закончится. Кстати, надо поднять дозу оксикодона.

– Боль стала хуже?

– Да, – отвечаю я, – а еще у меня в ногах судороги при ходьбе.

– Может быть, нам лучше посмотреть, что там с дозировкой нейронтина?

– Нет, – я хлопаю себя по щеке и прижимаю указательный палец к поврежденной коже. Лицо опять начинает жечь от боли, – из-за него у меня страшная мигрень. И из-за рисперидона. Я их не переношу.

– Торкильд, ну мы же говорил об этом. Нейротин – это препарат от нервной боли. Тебе, скорее всего, придется принимать его до конца жизни. Рисперидон – это антипсихотик, и он тебе всё еще нужен, в наивысшей степени. С бензодеазепинами всегда так – люди думают, что их нужно принимать больше. Потому что они снижают тревогу, как и оксикодон. Это всегда так, но они вызывают зависимость, и ты это знаешь. Уж если снижать дозу, то начнем с них и постепенно будем смотреть, как ты приводишь себя в порядок, будучи на свободе, хорошо?

– У меня бессонница, – фыркаю я и пяткой толкаю почту на пол с края стола. Я знаю, что он прав, и это меня раздражает.

– Да, бессонница, – спокойно отвечает Ульф, – поэтому я и выписал тебе саротен. – Он тяжело откашливается и продолжает: – Ты ведь принимаешь их все, да?

– В смысле?

– Таблетки. Ты их пьешь?

– Конечно.

– А рисперидон?

– Да.

– Ты же понимаешь, что он тебе нужен?

– Да, понимаю, – бубню я в ответ.

– Прекращай! – обрывает меня Ульф. – Я не твой чертов тюремный священник с сутулой спиной, который пытается выбить тебе квоту на небесах. – У него снова одышка. Я нарушил его ритуал курения, и теперь ему придется зажечь новую сигарету, как только докурит эту до фильтра.

– Он сказал, что я – пчела без цветов.

– Кто сказал?

– Священник.

– Ты шутишь?

– Нет.

Ульф зажигает новую сигарету и тяжело вздыхает в трубку.

– Расскажи, что там было. Сделай мне приятное.