Это было довольно необычно: как правило, в дверь приходилось подолгу барабанить, прежде чем сторож добредал до тамбура и отпирал замок. Тем более что сегодня на вахте сидел Михаил Иванович, который не только любил выпить на дежурстве, но был еще и туг на оба уха, так что дозваться его обычно было весьма затруднительно. Ольга Дмитриевна невольно посмотрела на часы: а вдруг она каким-то образом шла на работу дольше обычного? Но часы показывали десять минут восьмого – столько же, сколько и всегда. Неужели кто-то явился в школу раньше нее? Это было довольно сомнительно, как и предположение, что Михаил Иванович, вопреки обыкновению, не спал и, углядев ее в окошко, дал себе труд заранее отпереть дверь.
Впрочем, все когда-нибудь случается впервые, и Ольга Дмитриевна, поправив на плече узкий ремешок сумочки, без колебаний вступила в полумрак тамбура. Две из трех освещавших это мрачноватое место лампочек опять не горели. Валдаева нащупала на стене выключатель и немного пощелкала клавишами. Разумеется, свет так и не включился: лампочки снова вывинтили. И когда успевают? И ведь, казалось бы, школа престижная, в самом центре Москвы, не какая-нибудь окраинная громадина. Детей лимитчиков здесь нет, родители все до единого обеспеченные, уважаемые люди, и не просто уважаемые, а в большинстве своем вполне интеллигентные и воспитанные, а чада их, как и двадцать лет назад, развлекаются тем, что вывинчивают лампочки и бьют их о кирпичную стену… Ведь не для того же они их воруют, чтобы отнести домой! Черт знает что, честное слово… Завхоз из-за этих лампочек просто на стенку лезет, предлагает взять их в проволочные колпаки, как в какой-нибудь тюрьме. Понять его, конечно, можно, но это не выход: во-первых, здесь все-таки не тюрьма, а школа, а во-вторых, никакие сетки не остановят юных вандалов. Разве что поставить возле каждой лампочки по дюжему физруку с гимнастической палкой в руке, да и то вопрос, поможет ли…
На выкрашенной светло-серой масляной краской поверхности внутренней двери красовалось свеженькое украшение: намалеванная черной краской из аэрозольного баллончика пятиконечная звезда, заключенная в кривую окружность. Да нет, пожалуй, не звезда, а.., как это?., пентаграмма. Да, именно пентаграмма. Вот вам, пожалуйста, полюбуйтесь: сатанисты. Новое веяние. Докатилось, значит, и до нас… Ерунда это, конечно, никаким сатанизмом здесь скорее всего и не пахнет, а пахнет здесь обыкновенным хулиганством и подростковым недомыслием, которое проходит с возрастом, но приятного все равно мало. Хочешь не хочешь, а придется проводить воспитательную работу, да и дверь не миновать перекрашивать, а это опять скандал с завхозом.
И опять же, когда успели? Ведь вчера вечером этого украшения на двери, помнится, не было. Или было все-таки? Не ночью же они сюда пробрались! Дверь-то заперта! Сторож запирает ее сразу же после того, как здание пустеет, а иногда даже и раньше. Ольга Дмитриевна живо припомнила нашумевший случай, когда Михаил Иванович – тот самый, который дежурил сегодня, – запер в школе двух второклассниц, почему-то задержавшихся в крыле младших классов. Что-то они там разглядывали – не то фишки, не то наклейки какие-то – и так увлеклись, что напрочь забыли о времени. С детьми это бывает. А старый пьяница запер дверь, даже не потрудившись обойти здание, выпил бутылку своей бормотухи и завалился спать в учительской на третьем этаже. Может быть, и сегодня он сделал то же самое, только вместо второклассниц на сей раз в школе оказались запертыми ребята постарше? Порезвились – оттянулись, как они это теперь называют, – размалевали стены, а когда надоело, спокойненько открыли дверь и ушли, а сторож, естественно, этого даже не заметил.
Открывая внутреннюю дверь, она грустно улыбнулась. День, как всегда, начинался с забот и треволнений по пустякам. Надо же – пентаграмма! Между прочим, убедить завхоза перекрасить дверь будет непросто. Он обязательно упрется и наверняка станет аргументировать свою патологическую жадность тем, что пятиконечная звезда – знак наш, советский, а не свастика какая-нибудь фашистская и уж тем более не матерное словечко, которое так любили писать на заборах и стенах школьники в его, завхоза, молодые годы. Ну его к черту, подумала Ольга Дмитриевна. Пускай директор сам с ним ругается. Мое дело – организация учебного процесса в старших классах. Ругани мне хватает и при распределении нагрузки, не хватало еще дверями заниматься…
Тесноватый вестибюль с массивными квадратными колоннами был сумрачен и пуст. Свет здесь почему-то не горел, что вообще не лезло ни в какие ворота. Даже в царившем здесь полумраке Ольга Дмитриевна разглядела, что за столиком, стоявшим рядом с дверью медпункта, где обычно сидел сторож, никого нет. «С ума сошел», – пробормотала она, имея в виду сторожа. Она пересекла вестибюль, сердито цокая каблуками по мозаичному бетону пола, подошла к расположенному на противоположной стене ряду выключателей и один за другим нажала все шесть штук. Под потолком с жужжанием ожили и замигали лампы дневного света.
Ольга Дмитриевна осмотрела вестибюль, рассеянно вытирая пальцы носовым платком: ей показалось, что последний выключатель был каким-то липким. Сторожа по-прежнему нигде не было видно. Она перевела взгляд на свои руки и непроизвольно вздрогнула: указательный и средний пальцы правой руки были испачканы какой-то загустевшей красной дрянью, – а ее тщательно отглаженный и надушенный носовой платок покрылся неприятными красно-бурыми смазанными пятнами. Больше всего это напоминало кровь. С сильно бьющимся сердцем Ольга Дмитриевна обернулась к выключателям и сразу увидела, что крайний справа густо измазан все той же полусвернувшейся темно-красной жидкостью. Пятно выглядело так, словно кто-то небрежно ударил по кремовой пластмассовой коробке выключателя грязной рукой, оставив на пластмассе и на масляной краске стены четыре смазанные полосы, – несомненно, следы пальцев. Пальцев, испачканных.., чем? Уж не кровью ли?
«Негодяи, – с разгорающимся гневом подумала Ольга Дмитриевна. – Хороши шуточки у нынешней молодежи! Да и чего от них ждать, если по телевизору кроме боевиков и ужастиков ничего не передают? Кровь по экрану так и течет… Чего проще: явиться в школу пораньше, сунуть сторожу бутылку бормотухи, чтобы не путался под ногами, выключить в вестибюле свет и намазать выключатель краской, чтобы завучиху кондрашка хватил…»
Она поднесла испачканную руку к лицу и осторожно понюхала. Вопреки ожиданиям, покрывавшее ее пальцы вещество не пахло ни лаком, ни растворителем. Кетчупом или, к примеру, вишневым вареньем оно тоже не пахло, но и запаха крови Ольга Дмитриевна не почувствовала. «Дура, – сказала она себе. – Откуда ты знаешь, чем пахнет кровь? Ты видела кровь тысячу раз и никогда не чувствовала никакого запаха. Это только в книгах пишут: тяжелый запах свежей крови… У обыкновенной туши и то гораздо более сильный запах. Может быть, это тушь? Да нет, тушью не пахнет. Где же эти негодяи? Наверняка прячутся в раздевалке, давясь от идиотского хохота.»
Она посмотрела на раздевалку, отгороженную от вестибюля декоративной деревянной решеткой. Решетка эта начиналась примерно на уровне пояса, а ниже шла сплошная деревянная панель, покрытая облупившимся светлым лаком. Сквозь частый деревянный переплет виднелись ряды рогатых металлических вешалок. На одной из них висел забытый кем-то из девочек фиолетовый берет.
