В общем, Пол тоже влюбился с первого взгляда в меня – в женщину, к которой его направили, чтобы я помогла ему устранить беспорядок в его финансовых делах.
Совершенно верно, я – бухгалтер. Счетовод. Человек, выступающий посредником между вами и нашими друзьями из налогового управления.
Обычно считается, что бухгалтеры, как и стоматологи, в душе ненавидят свою профессию. Но я знаю немало бухгалтеров наивысшей квалификации, и большинство из них – от рядовых счетоводов до птиц высокого полета, ворочающих финансами корпораций, – обожают свою работу.
Мне моя профессия определенно нравится. А ведь я ступила на бухгалтерско-налоговую стезю, когда мне было «за тридцать». Ни от одного ребенка не услышишь: «Хочу стать бухгалтером». Это все равно что мчаться, нестись по большой дороге – и вдруг свернуть на колею, которая кажется заезженной и скучной. Но потом, к своему удивлению, обнаруживаешь, что в ней есть своя загадочная притягательность, свое уникальное восприятие человеческих судеб. Деньги – это та линия разлома, на которой мы выписываем пируэты. Покажите мне сумму совокупного дохода человека, и я составлю целостную картину его бесконечных сложностей: его желаний и устремлений, его демонов и страхов.
– Вот вы просматриваете мою финансовую отчетность. Что эти цифры говорят вам обо мне? – спросил Пол.
Прямо в лоб. Причем флиртующим тоном. Хотя в ту пору, когда был задан этот вопрос, он считался пока еще потенциальным клиентом, у которого в бухгалтерских книгах сплошная неразбериха. Проблемы с налоговой инспекцией у Пола были серьезные, но решаемые. С жалованья, что он получал в университете штата, подоходный налог удерживался сразу. Сложнее обстояло дело с доходами от продажи его рисунков, которые у него зачастую покупали за наличные, а ему ни разу и в голову не пришло заплатить с них налог. Общая прибыль от продажи произведений искусств была относительно скромная – около 15 000 долларов в год, – но за десятилетний период сумма облагаемого налогом дохода скопилась значительная, что, разумеется, заметил некий ушлый налоговый инспектор, потребовавший, чтобы Пол задекларировал ее и погасил задолженность. Аудиторская служба провела проверку финансовой отчетности Пола, и бухгалтер маленькой местной фирмы, услугами которой он пользовался последние десять лет, в страхе умыл руки, едва на горизонте появились представители налогового управления. Он посоветовал своему клиенту обратиться к специалисту, имеющему опыт переговоров с налоговиками. И порекомендовал меня.
Однако проблемы Пола не ограничивались только сокрытием доходов. Он не умел вести учет текущих расходов, отчего ему вечно не хватало «живых» денег. Его главным пороком была страсть к хорошему вину и книгам. В глубине души я восхищалась людьми со столь легкомысленным подходом к жизни: имея квартальную задолженность перед компанией по электроснабжению, он преспокойно мог выложить 185 долларов за бутылку «Помероля» 1989 года. Для работы над своими гравюрами он выбирал самые лучшие угольные и графитовые карандаши французского производства, а на одни только эти принадлежности в год уходило шесть тысяч долларов. Во время отпуска, отдыхая на юге Франции, Пол жил в гостевом домике одного своего друга, близ средневековой деревушки Эз, и это ничего ему не стоило. Зато, потакая своим гастрономическим пристрастиям, он с легкостью потратил десять тысяч на питание.
В общем, при первом знакомстве Пол произвел на меня впечатление человека, которому – в отличие от всех нас – благополучно удается избегать серости будничного существования. А я всегда мечтала полюбить художника.
Нас часто влечет то, что отличается от нашей собственной природы.
Возможно, Пол – худой, как палка, художник под два метра ростом, с длинными седыми волосами, в черном кожаном пиджаке и черных джинсах, в черной куртке с капюшоном и высоких кроссовках фирмы «Конверс»[5] – олицетворял для меня возможность перемен, избавления от рутины, в которую превратилась моя жизнь.
В ходе нашей первой деловой встречи Пол в шутку сравнил состояние своих финансовых дел с одной из картин Джексона Поллока[6], добавив, что он – живое воплощение французского слова «bordélique». После встречи я посмотрела его перевод в словаре и выяснила, что оно означает «бардак», «беспорядок». А еще меня подкупило то, как Пол извинялся за свои «финансовые нелепицы» и говорил, что ему нужен человек, который приструнил бы его и «сделал из него нормально функционирующего взрослого».
– Цифры выявят всю вашу подноготную, – ответила я тогда.
И цифры сообщили мне, что у Пола Лейена большой долг, который постоянно растет. Я была с ним откровенна.
– Вы любите жить на широкую ногу. А ситуация такова: ваш доход, который вы получаете, работая в университете штата, составляет – после выплаты всех федеральных и региональных налогов – около пятидесяти тысяч в год. Свой дом вы закладывали дважды. Если налоговое управление настоит на своем, вам выставят счет в размере шестидесяти тысяч плюс штрафы. И поскольку накоплений у вас фактически нет…
– То есть, по вашим словам, положение мое катастрофическое.
Пол произнес это с улыбкой, с жизнерадостностью озорника, который признает свое безрассудство и потребность нарываться на неприятности. Эта улыбка была мне хорошо знакома. Точно так улыбался мой отец, в котором сочетались обаяние, остроумие и абсолютная неспособность обеспечивать оплату своих счетов. Он по натуре был предприниматель, прожектер, который вечно порхал с одного места работы на другое, пытаясь претворить в жизнь свой очередной план быстрого обогащения. В моем отрочестве по его милости мы с мамой пять раз переезжали из города в город, потому что отец находился в постоянном поиске очередной руководящей должности, очередного «хлебного места», которое наконец-то обеспечит нам «сладкую жизнь» (его любимое выражение). Но колесо фортуны не поворачивалось в его сторону, манна небесная на него не сыпалась. В каждом новом местечке, куда мы переезжали, мама находила работу медсестры по уходу за больными престарелого возраста, так что немощь и дряхлость были ее вечными спутниками. Она грозилась бросить отца каждый раз, когда он снова терпел неудачу и нес финансовые потери, что заставляло нас перебираться в другой город, где нам опять приходилось снимать новое жилье и мне – идти в новую школу. Но чувство непреходящей неопределенности уравновешивала уверенность в том, что отец меня любит, а я сама его просто обожаю. Скупостью он не отличался, и, если у него водились деньги, он неизменно баловал меня и маму. Бог свидетель, абсурдный оптимизм отца мне импонировал больше, чем не столь радужное мировосприятие матери, хотя я понимала, что ее прагматизм куда как реалистичнее. Когда отец скоропостижно скончался от сердечного приступа – я тогда только-только, еще недели не прошло, начала учебу в Университете штата Миннесоты, – я была раздавлена горем. Мама, сообщая мне печальное известие по телефону, свою боль скрывала за суровым спокойствием.
