Холли прикрыла ладонью зевок, а менестрель, проведя по струнам лютни, набрал в грудь воздух, готовясь к следующему куплету. Девушка боялась, что, еще прежде чем он перейдет к восхвалению ее достоинств ниже шеи, она, задремав, клюнет носом в кубок с вином.
Воздух в зале задрожал от проникновенных звуков аккорда.
На зависть всем лебедям изящный изгиб шеи моей возлюбленной,
Ее ушки — нежный бархат шерсти киски,
Ее черными, как смоль, волосами гордилась бы норка,
Но моему взору милее всего…
Холли бросила встревоженный взгляд на свою пышную грудь, обтянутую венецианской парчой, судорожно гадая, какое слово рифмуется со словом «киски».
Менестрель, вскинув голову, пропел:
— …мягкие соблазнительные подушки ее…
— Холли Фелиция Бернадетта де Шастл!
Холли вздрогнула, а ловкие пальцы менестреля задели не те струны лютни, издав резкий диссонирующий аккорд. Даже с большого расстояния рев отца заставил задребезжать кувшин ароматного вина, стоящий на столе. Нянька Холли, Элспет, бросив на девушку перепуганный взгляд, нырнула в нишу у окна, буквально уткнувшись носом в вышивку, над которой работала.
Винтовая лестница, ведущая сверху в зал, содрогалась от грохота шагов. Холли нерешительно подняла кубок, подбадривая побледневшего барда. Она так и не научилась оставаться нечувствительной к отцовскому гневу. Ей только удалось овладеть искусством скрывать свои переживания в таких случаях. Отец ворвался в зал, и Холли пришлось утешиться тем, что он не заметил мужчину, устроившегося напротив нее в кресле с высокой спинкой.
Пышущее здоровьем лицо Бернара де Шастла выдавало его англосаксонское происхождение, от которого ему очень бы хотелось откреститься. Холли, узнав восковую печать на свитке, терзаемом огромной лапищей отца, затрепетала еще сильнее.
Он помахал у нее перед носом проклятым пергаментом.
— Девочка моя, знаешь ли ты, что это такое?
Сунув в рот леденец, Холли невинно заморгала, качая головой. Отец Натаниэль, ее язвительный наставник, вышколил ее отлично: благородная дама ни в коем случае не должна говорить, пока хоть крошка пищи находится у нее во рту.
Сорвав печать большим пальцем, отец раскрыл письмо и прочел:
— "С огромным сожалением и тяжелым сердцем я вынужден отказаться от сватовства к вашей дочери. Хотя прелестям ее, на мой взгляд, нет равных, — он остановился, скептически фыркнув, — я не могу рисковать тем, что мой будущий наследник станет жертвой той напасти, которую мне в таких подробностях живописала леди Холли во время моего последнего приезда в Тьюксбери". — Отец свирепо сверкнул глазами. — И что же это за напасть, хотел бы я знать?
Холли шумно глотнула, избавляясь от леденца. На мгновение она подумала, не стоит ли солгать, но решила, что отец все равно скоро обо всем проведает. Отец Натаниэль, помимо всего прочего, отличается любовью к подслушиванию и подглядыванию в надежде подловить ее как раз на такой проделке.
— Перепончатые лапы, — выпалила Холли.
— Перепончатые лапы? — переспросил отец в надежде, что ослышался.
Холли натянуто улыбнулась.
— Я сказала ему, что первенец всех женщин в роду Шастл рождается с перепончатыми лапами вместо ног.
Элспет в ужасе ахнула. Менестрель задумчиво нахмурился. Холли решила, он силится придумать рифму к слову «утка». Отец скомкал послание, покраснев до корней волос.
— Ну же, папа, успокойся, — как могла увереннее запричитала Холли. — Ты не должен принимать это так близко к сердцу, а то с тобой случится апоплексический удар.
Когда Бернар де Шастл наконец смог прийти в себя, чтобы говорить, его голос зазвучал с обманчивым спокойствием, не предвещающим ничего хорошего.
— Две недели назад ты сообщила барону Кендалу, что у женщин рода Шастл в полнолуние пробуждается безумная жажда проливать чью-нибудь кровь. Что это будто бы проявляется через поколение, но твоя мать была тихой, как овечка.
Холли кивнула. Она считала это одной из своих самых остроумных выдумок. Элспет отчаянно пыталась привлечь внимание Бернара де Шастла к высокому креслу, но прервать его у нее не хватало духа.
— Неделю назад, — продолжал он, повышая голос и отчеканивая каждое слово, — ты, притворившись полуслепой, подожгла от горящего пудинга перо на любимой шляпе лорда Фэрфакса.
— Откуда я могла знать, что это его любимая шляпа? Он не потрудился…
— А всего лишь вчера, — голос ее отца перешел в рев, — ты нарисовала на лице красные пятна и доверительно сообщила сэру Генри, что оспа, к несчастью подхваченная тобой от плохо отскобленной лавки в оружейной комнате, сделала тебя бесплодной!
Оглушительный мужской хохот заставил Бернара де Шастла резко повернуться к высокому креслу. Он с раздражением уставился на стройного мужчину, облаченного в черные с серебром одежды, поднявшегося с места и вытирающего слезы.
— Любопытно узнать, с какой изобретательностью прогоняются мои соперники, ищущие благосклонности леди Холли. Объясняется это просто, милорд. Ваша очаровательная дочь бережет себя для меня.
— Монфор, — прошептал отец Холли, осознав, что только что скомпрометировал свою дочь перед самым завидным искателем ее руки. — Я не думал…
— Я в этом не сомневаюсь. Впрочем, мне кажется, перепонки на ногах не так уж плохо — очень пригодятся при преодолении рва с водой.
Холли находила Эжена де Легге, барона Монфора, самым отвратительным из претендентов на ее руку. Земли Монфора примыкали к их землям, и девушка росла под пристальным взглядом его черных глаз. Впервые барон Монфор просил у Бернара де Шастла руки его дочери, когда той едва исполнилось двенадцать. Граф отказал ему, сославшись на юный возраст Холли, но Монфор поклялся, что все равно будет обладать ею. Этот торжественный обет, однако, не помешал ему, дожидаясь, пока Холли повзрослеет, ввести в свою опочивальню тринадцатилетнюю невесту.
Обладающий проницательностью и едким сарказмом, Монфор с неослабевающим упорством отбивал все язвительные нападки Холли. Прекрасный охотник, он, похоже, наслаждался захватывающей погоней, получая от нее дьявольское удовольствие.
— Папа, я бы предложила тебе присоединиться к нам, — поспешно сказала Холли, — но барон как раз собирался распрощаться.
— Совсем наоборот.
Спокойный ответ Монфора заслужил недовольный взгляд Холли. Темные глаза барона недобро сверкнули, и он, откинувшись на спинку кресла, забросил ногу на затейливый резной подлокотник, словно он, а не смущенный отец Холли был здесь хозяин. Барон лениво осушил кубок.
— Мой менестрель только что исполнял chanson[1], который я сочинил, восхваляя достоинства будущей леди Монфор.
