— Не надо разыгрывать мелодраму, — нахмурилась Памела. — У меня нет ни малейшего желания, ради того чтобы иметь крышу над головой, продавать с аукциона честь моей сестры.
В ответ Софи повела плечом.
— Не будь такой наивной провинциалкой. Наша мама всегда была свободна от условностей общества. Почему бы и мне не быть такой?
— У мамы была театральная сцена, она продавала себя за любовь, а не за деньги.
— А разве женщине запрещается иметь сразу любовь и деньги? — задумчиво спросила Софи.
— Можно, в объятиях виконта, пока ему не надоест твоя красота, и он не позарится на какую-нибудь очаровательную юную танцовщицу из кордебалета. Тогда он просто передаст тебя в руки кого-нибудь из своих друзей.
Наклонившись к сестре, Памела ласковым движением поправила выбившийся из ее прически светлый локон и тихо сказала:
— Дорогая, я говорю все это не потому, что хочу быть жестокой. Просто от положения содержанки-любовницы до шлюхи всего один шаг. Я видела немало девушек моложе и красивее тебя, которые торгуют собой на Флит-стрит. Я не хочу, чтобы ты умерла от сифилиса, не дожив до двадцати лет.
— Но виконт клянется, что любит меня! С тех пор как он впервые увидел меня в хоре, когда мне было пятнадцать, он не может думать ни о ком другом!
— Включая собственную жену, — сухо заметила Памела.
При этих словах лицо Софи вытянулось.
— Не думай об этом мерзавце, — горячо проговорила Памела, сжимая руку сестры. — Если нам не удастся получить вознаграждение от герцога, мы снова попробуем поступить на службу в театр.
— Тогда мы уж точно подохнем с голоду, — мрачно усмехнулась Софи и снова уткнулась в журнал мод, чтобы сестра не видела ее грустного лица.
Памела со вздохом откинулась на старые кожаные подушки сиденья. Она исчерпала все аргументы. К несчастью, их мать была совсем непрактична, хотя и очень красива. Узнав от стряпчего, что она оставила своих дочерей почти без гроша за душой, Софи и Памела решили попытать счастья единственным, известным им способом — на театральных подмостках. Первая и единственная попытка началась триумфом, но закончилась полным провалом.
Неземная красота Софи поначалу заворожила зрительный зал, но как только она открыла рот и начала произносить текст своей роли, чары рассеялись. Все мечты сестер о славе и богатстве исчезли в вихре полетевших на сцену гнилых овощей и оскорбительном свисте зрителей. Позднее критики писали, что ей просто противопоказано выходить на сцену, дабы не уморить публику своим косноязычием, абсолютной зажатостью и откровенной скукой.
В тот же вечер они были вынуждены собрать все свои пожитки и бежать из города. С той поры они постоянно были в дороге. Если им не удастся перед возвращением в Лондон найти способ хоть немного пополнить свои кошельки, они окажутся уже не в театре, а в работном доме.
Памела молча смотрела на сгущавшиеся за окном кареты сумерки. На карту было поставлено гораздо больше, чем думала Софи, но Памела не хотела отягощать сознание сестры жестокой правдой жизни.
Однообразное покачивание кареты из стороны в сторону постепенно убаюкало ее, и она заснула.
Проснулась Памела от знакомых по театральным постановкам звуков трескучих пистолетных выстрелов и грубого окрика: «Кошелек или жизнь!»
— Софи, не забудь опустить занавес, как только злодей будет убит, — сквозь сон пробормотала она, не открывая глаз. Она уже почти погрузилась в прерванный сон, когда рука сестры вцепилась ей в плечо.
— Памела! Проснись же, Памела! На нас напали бандиты!
Памела тут же открыла глаза и увидела прямо перед собой насмерть перепуганную Софи.
Карета стояла на месте. Одна из лошадей нервно заржала, потом наступила зловещая тишина. Пока Памела спала, наступила полная темнота, и за окном кареты ничего не было видно. Памела испугалась. Что, если извозчик уже убит и не сможет защитить их?
Стараясь не поддаваться панике, она приложила к губам палец и сжала руку сестры. Обе забились в угол, напряженно прислушиваясь к тишине. Неожиданно она была нарушена осторожными шагами с одной стороны кареты. Памела надеялась на то, что это к ним идет извозчик сказать, что все в порядке. Наверное, и пистолетный выстрел, и требование денег в обмен на жизнь были всего лишь жестокой и глупой шуткой местных хулиганов… Однако звук приглушенных шагов быстро развеял ее надежды на лучшее. Так тихо мог двигаться только настоящий злодей, поднаторевший в ночных разбоях, способный за несколько монет запросто перерезать человеку горло или изнасиловать женщину, зажав ей рот ладонью.
Шаги неумолимо приближались. Деваться девушкам было некуда, и тогда Памела, ободряюще сжав руку сестры в последний раз, сунула пальцы в свой ридикюль и, нащупав твердую поверхность спрятанной там тяжелой вещицы, слегка успокоилась.
Внезапно шаги стихли, и наступила гнетущая тишина.
Сейчас распахнется дверь кареты и… Свободной рукой Памела задвинула сестру за спину и приготовилась защищаться.
Через несколько мгновений дверь кареты скрипнула, медленно приоткрылась, но за ней никого не оказалось. Еще несколько мгновений — и из темноты раздался низкий грозный голос:
— Я знаю, что вы там, и слышу ваше дыхание. Выходите с поднятыми руками, или я застрелю вас к чертям собачьим!
Памела спиной чувствовала, как Софи, прижавшись к ней, дрожит, словно малая птаха в страшных когтях хищника. От этого в ней поднялась такая волна возмущения, и желания во что бы то ни стало защитить сестру, что она совсем забыла о страхе. Не обращая внимания на лихорадочно цеплявшуюся за ее юбку сестру, она резко рванулась вперед и пулей выскочила из кареты.
Второпях наступив на собственный подол, она покачнулась, чуть не упала, но тут же выпрямилась и, решительным жестом поправив шляпку, громко произнесла:
— Ради всего святого, сэр, кто пишет вам диалоги? Никогда в жизни не слышала такой отвратительной чепухи! Надо же! «Кошелек или жизнь! Выходите с поднятыми руками, или я застрелю вас к чертям собачьим!» Да с таким текстом вы бы не продержались на сцене «Друри-Лейн» и получаса! Вам никогда не приходило в голову, что можно создать более убедительный образ настоящего разбойника, если не выкрикивать весь этот ужасный бред?
Выпустив таким образом пар, Памела вдруг поняла, что стоит вплотную к огромной тени без лица, возвышавшейся над ней на добрый фут с лишним. Широкие мужские плечи закрывали поднимавшуюся в небе луну.
Злодей молчал, и это подействовало на нее так сильно, что, когда он вдруг заговорил, она вздрогнула всем телом.
— А ты бы хотела наоборот, детка? Сначала застрелить тебя к чертям собачьим, а потом выкрикивать бред? Боюсь, так будет менее убедительно, потому что некому будет слушать этот бред.
Его насмешливый баритон звучал грубо, но тембр был приятным, бархатистым, и создавалось впечатление, словно кожи касались одновременно нежные лепестки розы и острые шипы.
