Я чувствую ее смущение. Мимо, покачиваясь, пролетает сойка – она словно смеется над нашей болью.
– Он хороший человек, Моргана. Он даст тебе дом, жизнь. Будущее.
Мама понимает – мне безразлично, что он даст мне; всем этим вещам я бы предпочла жизнь с ней. Но ответить на это она не может.
Я слышу стук копыт приближающегося коня – мой жених скоро будет здесь. Мы с мамой оборачиваемся и видим выкатывающуюся на холм упряжку. В нее запряжен белый жеребец. Он вышагивает бодро, приближая тот жуткий момент, которого я боялась все последние несколько месяцев. На улице тепло, и жеребец весь в мыле. Впрочем, лошадка, по крайней мере, рада покрасоваться в своей восхитительной упряжи. В повозке, хвала Всевышнему, не украшенной дурацкими лентами или цветами, я вижу Кая Дженкинса. Он сжимает поводья, останавливая жеребца. Кай высок ростом и очень силен, хотя и изможден. У него угловатые, почти суровые черты лица, но при этом полные губы и прекрасные светло-голубые глаза – удивительные, цвета незабудок на солнце. Кай связывает вожжи и встает с узкого деревянного сиденья. Шерстяной костюм болтается на его костлявом теле. Мама не стала врать ему, что я умею готовить. Интересно, не забудет ли он об этом? Я тут же убеждаюсь, как глупо пытаться предположить что-либо о человеке только на основании его внешности. Слезая с повозки, Кай двигается быстро и ловко, как тот, для кого жить своим трудом – нормальное состояние. Однако, заметив его костлявые лопатки, я понимаю, что не все в его жизни гладко. Наверное, с тех пор как умерла его жена, Кай вряд ли хоть раз нормально ел. Ее не стало три года назад. Кай очень любил ее, он так сам об этом и сказал. Собственно, это было первое, что он вообще сказал нам.
– Понимаете… Она была для меня всем. Ни к чему притворяться, что это не так, – сказал он. Мы сидели в гостиной. Кай мелкими глотками пил чай из лучшей маминой чашки, и тот медленно остывал, пока комната наполнялась ненужными словами, вылетавшими из уст моего жениха. Тогда он смотрел на меня, словно на жеребенка, которого нужно выдрессировать, как будто поскорее хотел найти способ меня приручить.
– Я хочу быть честным с вами обеими, – сказал он. – Чтобы получить лицензию, погонщик должен быть женат. А там, где я живу, нет никого… Подходящего.
«Почему это?» – подумала я тогда. И думаю сейчас. Почему Кай не выбрал кого-то, кто жил бы ближе к его дому? Почему поехал так далеко, чтобы найти кого-то подходящего? И как именно я ему подхожу?
– Ну, – сказала мама, и чашка в ее руке дрогнула, – так много сказано о любви, и так мало люди в ней понимают, мистер Дженкинс. Но даже простые уважение и доброта многого стоят.
Кай кивнул и улыбнулся, радуясь: договоренность достигнута. Так что наш брак оказался браком по расчету.
Будущий муж снимает шляпу и слишком сильно сжимает ее в своих длинных пальцах, беспокойно крутя в разные стороны. Его рассыпанные в беспорядке волосы песочного цвета кудрями опадают на воротник – ему бы подстричься. А взгляд мечется с одной из женщин на другую.
– Прекрасное утро, миссис Причард, – говорит Кай. Мама соглашается.
Он переводит глаза на меня:
– Вы… Очень хорошо выглядите, Моргана.
«Ничего лучше не мог придумать?»
– Нам, наверное, уже пора? – мама старается поскорее со всем этим покончить, прежде чем я успеваю как следует задуматься. Она до сих пор крепко сжимает мою руку.
Внутри часовни, у скромных букетов цветов стоит пожилая миссис Робертс. Увидев ее, мама начинает охать и ахать, рассыпаясь в благодарностях. Преподобный Томас приветствует нас и озаряет ослепительной улыбкой. Мама отводит меня на место, где мне положено стоять, а Кай Дженкинс встает рядом. Я не буду смотреть на него. Мне нечего ему сказать.
Преподобный начинает, а я мысленно переношусь куда-то совсем далеко. В дикое место, находящееся где-то за облаками, место свободное, свободное от глупости мужчин и их планов. В долине над Кундю есть настолько крутой холм, что даже овцы там не пасутся. Поверхность его покрыта не зеленой травой, а скользкими сланцами, на которых едва можно удержаться. Для того чтобы подняться на вершину этого холма, нужно идти, согнувшись, и позволить своим ногам с каждым шагом соскальзывать немного назад. Пытаться бороться с этой вершиной нет смысла, она все равно победит. Нет, нужно просто быть с ней в гармонии. Если набраться терпения и не обижаться на ее злые шутки, гора сама донесет тебя на вершину. А на вершине ты обретешь второе дыхание. Какой вид! Какие расстояния! Какой воздух, которым еще не дышал никто, не тронутый печной золой и дымом вчерашнего костра… Воздух, который наполняет и душу, и тело.
– Берете ли вы, Моргана Рианнон Притчард, в свои мужья этого человека?
При звуке своего имени я с головокружительной скоростью возвращаюсь в реальность.
– Моргана? – мама накрывает мою руку своей. От меня опять чего-то ждут. Мать поворачивается к преподобному Томасу, окинув его умоляющим взглядом.
Тот смотрит на меня с такой неуместной в данной ситуации улыбкой, что, кажется, она вот-вот отвалится с его лица и разобьется вдребезги о каменный пол.
– Я знаю, вы не можете говорить, дитя мое, – произносит он.
– Может, но не говорит святой отец, – поправляет его мама. – Или, по крайней мере, могла – в раннем детстве. Но теперь не говорит.
К счастью, она не распространяется, сколько лет длится это «теперь».
Улыбка преподобного немного меркнет, оставшись лишь в складках вокруг его глаз и в морщинках у рта.
– Совершенно верно, – замечает он. Затем продолжает – все громче и медленнее: – Моргана, вы должны дать нам понять, что согласны стать женой мистера Дженкинса. Когда я спрошу снова, согласны ли вы, просто кивните – так, чтобы мы все это видели.
Почему преподобный считает, что понятия «молчание» и «простота» тождественны? Я чувствую на себе множество взглядов. Преподобный еще что-то говорит, а затем делает паузу, чтобы я могла дать ответ. А в это время в моей голове гремит водопад Блэнкона. Я чувствую на себе теплое дыхание матери. И по нему я понимаю, что с ней не все в порядке. Я это знаю. И, зная это, в ответ на вопрос преподобного я киваю.
Я поворачиваюсь и смотрю на своего новоиспеченного мужа. Он улыбается мне. И надевает на мой палец узкую полоску золота.
– Отлично! – восклицает преподобный Томас, поспешно объявив нас мужем и женой и схватив свою книгу на замке, такую старую, что от нее поднимается облачко пыли. Моя судьба решена.
Я стискиваю зубы. Дверь часовни с треском распахивается, ударившись о стену. Преподобный ужасается внезапному ветру, сетуя, как круто погода меняется в это время года. Отчаянный порыв воздуха наводит беспорядок – проносится по страницам псалтырей на скамьях, срывает лепестки с цветов.
Я отвожу взгляд от пораженного Кая Дженкинса. И чувствую, что маме не нравится моя выходка.
Она моложе, чем ему кажется. Может быть, это из-за белого платья. Ведь, в конце концов, ей уже восемнадцать – и она взрослая женщина. Разница в возрасте между ними всего лишь несколько лет, даже если для него эти годы представляются бесконечностью. Хотя это не редкость, двадцатипятилетнему мужчине не пристало быть вдовцом. А еще он считает ее миниатюрной. Почти хрупкой. Ее мать заверила его, что девушка сильна и вынослива, но для всех она выглядит так, словно октябрьский ветер с Финнон-Лас мог бы подхватить ее и унести далеко-далеко. И все же сейчас только начало лета. У нее еще будет время до прихода зимы, чтобы освоиться. Зима станет испытанием на прочность. Для них обоих.
