Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 35
— Псих… — Бизон отер лоб рукавом пиджака, по-борцовски поворочал шеей. Голова его, напоминающая шишковатый валун, тяжело провернулась справа налево. Казалось странным, что при этом не слышится каменный скрежет. Очевидно, что ни остеохондрозом, ни радикулитом этот человек не страдал.
— Шизоид, — снова пробурчал Бизон и скупо улыбнулся. Похоже, поступок отца ему даже понравился. Он как бы развязывал ему руки. А то получалось, что Бизон приехал сюда на своем бульдозере-джипе — да не один, а с помощниками, да еще развязал боевые действия, начал брать пленных — и все это в войне против маленькой беззащитной семьи. Теперь неожиданно выяснилось, что не такая уж беззащитная она была — эта семейка местных Адамсов. Значит, шансы уравнивались и совершаемые действия становились как бы честными и правомерными.
— Забрать у него винтарь? — поинтересовался один из помощников. Бизон кивнул, и стриженный секьюрити, приблизившись к отцу, взял из его рук двустволку. Отец не воспротивился. Только на один-единственный «выстрел» его и хватило.
Помощник Бизона переломил ружье, заглянул внутрь, даже понюхал.
— Да из него уж год не стреляли, — сообщил он. — И патронник пуст… Конфискуем?
— Верни, — Бизон поморщился. — Поставь куда подальше… Наташ, нам пора.
Он звал не то, чтобы по-хозяйски, однако с той ноткой властности, что обычно выдает любого начальника. Я увидела, как перекосилось папино лицо, и, перебежав двор, торопливо обняла его за плечи.
— Не надо, Дима, — мама погладила отца по груди. — Не надо при детях…
Она явно не знала, что еще сказать.
— За Глебушкой мы будем, конечно, присматривать. Ты, Ксюша, тоже присматривай… За отцом. И хорошо учись, прибирайся по дому, салаты готовь…
Конечно! Хорошо учиться, прибираться и готовить салаты — это было сейчас самым важным! У меня даже слезы на глаза навернулись. Но, совершив жуткое усилие, я их сглотнула. Прямо глазами и втянула обратно. Не хватало еще, чтобы Бизон увидел, как я реву!
— Ты еще к нам приедешь? — все же спросила я. Спросила ужасным скрипучим голосом. То есть хотела спросить по-человечески, но голос — он всегда такой — отказывает в самые ответственные минуты.
— Конечно, приеду! — фальшиво заулыбалась мама. И даже руками всплеснула. Мне сразу стало понятно, что приезжать сюда она не собирается. Это папа любил наш дом, каждый год обустраивал террасу, без конца поправлял виноградные побеги, сажал в саду то груши, то яблони, скрещивал там что-то и с чем-то, за айвой привез хурму с инжиром, выделил место для кукурузы. Строил, короче говоря, рай в шалаше. Маме же наш «шалаш» никогда особенно не нравился. Исключение представляли цветы на двух ее грядках да, пожалуй, еще гамак под раскидистой яблоней, на котором втроем с Глебушкой и очередным женским романом она любила покачиваться в полуденную жару. Я скрипнула зубами и сжала папины плечи покрепче.
Вот так в жизни и получается: проектируют полнометражный высотный дом, а строят сарай; мечтают о рае, а получают маленький и неказистый ад. Я бы даже сказала — «адик», поскольку на полноценный ад наши адики обычно не тянут. Но для ссор, развода и боксерских раундов этого, видимо, хватает.
— Кстати, вы тоже можете приезжать к Глебу! — встрепенулась мама. — Хоть каждую неделю. Он будет очень рад…
— Наташ! — снова позвал Бизон, и я испытала приступ ярости. Даже попрощаться по-человечески нам не давали! Тоже, наверное, могла бы схватить ружье, как папа. И выстрелила бы! — только уже по-настоящему, — патроны-то лежали не в чьем-нибудь, а в моем кармане. Но, конечно, ничего этого я делать не стала. Потому что все было бесполезно и от стрельбы никто бы ничего не выиграл.
Под нашими молчаливыми взглядами мама вышла за калитку, с грацией голливудской звезды забралась в джип. Машина, кстати, ей тоже шла. Как шло все то, что она надевала. Мама вообще была яркой женщиной — высокой, стройной, улыбчивой. Не все улыбки, правда, красили ее, как и помада, между нами говоря, но об этом она все еще не догадывалась.
Глеба усадили маме на колени, помощники лихо заняли свои места, и тяжеленное авто тронулось в путь. Качнувшись на повороте, ухнуло в случайную промоину, но скорости не замедлило. И странно, между прочим. Во всяком случае, смотрела я вслед машине так, что взглядом могла бы проколоть все ее толстенные колеса разом, включая запасное, красующееся сзади, словно свернутый кренделем крокодилий хвост…
* * *
С цветами и деревьями обычно не разговаривают, а вот я разговаривала. Конечно, когда никто поблизости не стоял и не смотрел на меня сумасшедшими глазами. Только сумасшествие здесь ни при чем. Болтают же с собачками комнатными, с лошадьми, с кошками, даже с хомяками и свинками! — почему же не поговорить с цветком? Или с молодым деревцем кедра? Скажу больше: с растениями даже приятнее разговаривать — они слушают. Они все понимают и всегда готовы к сочувствию.
— Что стряслось? — шепнула мне растущая у крыльца слива.
— Ничего! — зло ответила я и бездумно оборвала пару листков. — Будто сама не видела!
Слива вздохнула и промолчала, она была мудрее иных взрослых, и, обозлившись еще больше — уже на себя, сердитую дуру, я растерла несчастные листки в ладонях, сдула их сморщенные оболочки в траву. В другой раз наверняка бы извинилась перед сливой, а тут пошагала себе дальше, даже не оглянулась.
В детстве мы все заблуждаемся. В частности, в своих мыслях про взрослых. Думаем, что они умные и справедливые, что все и про все знают. А потом вдруг выясняется, что это не так, что любимое занятие взрослых — это войны, деньги и экономические кризисы, что сплошь и рядом усатые и седые дядечки выясняют и никак не могут выяснить друг с другом отношения, что даже министры с академиками путаются в вещах, которые понятны малышне без всяких доказательств.
Вот и сейчас от всего случившегося хотелось ругаться и бить посуду. Хотелось даже вырвать клок волос, расцарапать кожу или что-нибудь поджечь. Я вытащила из кармана зеркальце и раздавила его ударом пятки. Сияющее и улыбчивое, оно хрустнуло и поблекло. И будто даже пискнуло: «за что?», но я уже торопливо присыпала зеркальце землей. Легче мне не стало.
Многие из моих знакомых спасаются от депрессий музыкой. Скажем, орут на них дома за двойки или пропуск уроков, а они напяливают на голову наушники, врубают на полную громкость какую-нибудь «Шуба-дубу» и в ус себе не дуют. Но я в музыку нырять не стала, я думала. Напряженно — и потому совершенно беспорядочно. Во-первых, про маму, а во-вторых, про всех нас — про Глебушку, папу и меня. А точнее, про то, как мы жили до сих пор и как придется нам жить дальше. Семья ведь это когда обязательно папа с мамой. Детей может быть сколько угодно — хоть один-разъединственный, хоть дюжина, но настоящих родителей всегда двое. А если они разбегаются и разъезжаются, то это уже не семья. То есть я видела в телепередачах, как некоторые брошенные мамы гордятся тем, что вырастили нормальных детей без пап, но даже мне было ясно, что чаще всего они хорохорятся. Они, конечно, молодчаги, даже героини, наверное, но я-то знаю деток, выросших без пап. Один Витька Анциферов чего стоит. Умный, как Галилей, и злой, как Карабас-Барабасыч. Что ни скажут при нем, он сразу комментирует. Да так — словно в компот соли с перцем подсыпает. Если шутят, он не смеется, а если ругаются, наоборот — радуется и только щепочки в огонь подбрасывает. И видно за версту, что насквозь несчастный человек. Может, потом и станет каким-нибудь жутким ученым или даже книгу суперскую напишет, но друзей-то ох как ему трудно будет найти! Тут ведь все просто: если не научились дружить папа с мамой, откуда взяться дружбе у детей? Был вот у меня недавно день рождения, так Витька пришел и ушел. То есть что-то даже принес с собой в свертке, но посмотрел на подаренный Юлькой плеер, на огромную ракету-шутиху, купленную Егором, и даже разворачивать свой гостинец не стал. Ракету назвал уродцем, плеер — погремушкой, скорчил недовольную мину и ушел. Спрашивается, чего хотел, зачем приходил? Я, кстати, его и не приглашала вовсе. Странный тип!
Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 35
