От такого предложения я не смог отказаться, поскольку у меня появлялась возможность реализовать план, которому, как мне казалось, никогда не суждено сбыться. Двадцатью пятью годами ранее я написал работу на соискание ученой степени в Оксфордском университете, посвященную первым европейцам, оказавшимся в сердце Центральной Азии во времена Великой Монгольской империи, в XIII и XIV веках. Это были храбрые и проницательные люди — как правило, монахи из нищенствующих орденов, — отправившиеся навстречу неизвестному с той же решимостью, что и Марко Поло или Колумб, и они заслуживают признания, тогда как в наши дни о них почти забыли. В сопровождении монгольских всадников эти бесстрашные пионеры, направленные в качестве послов, миссионеров или разведчиков, приезжали ко двору великих степных полководцев. Это было подобно, как писал один из них, «вхождению в другой мир».
Они возвращались и сообщали об увиденном такие странные подробности, что в них европейцам было трудно поверить: пьяные правители, возглавляющие сборища варварских племен, живущие в роскошных переносных шатрах, где могли поместиться до 2000 придворных; дикие кочевники, питающиеся сыром мясом; христианские священники-еретики, яростно спорящие со знахарями; а еще — профессиональная конница, по снаряжению и подготовке превосходящая самые честолюбивые помыслы любого западного полководца. Эти наводящие ужас всадники одевались в доспехи из вываренной кожи, говорили на гортанном наречии, никому, кроме них, не понятном, и, о чем сразу же по возвращении спешили предостеречь побывавшие в Монголии европейцы, представляли собой ужасную угрозу цивилизованному миру. Европе следует прекратить распри, вооружиться и объединить свои силы, иначе она рискует быть повержена монгольской ордой.
В шестидесятые годы, когда я писал диссертацию, у меня не было ни малейшей возможности самому посмотреть эту страну, и я часто задумывался о том, в какой степени сохранился тот невероятный образ жизни, о котором писали изучаемые мной средневековые авторы. Но Монголия была закрытой территорией. Самая старая после СССР коммунистическая страна, Монгольская Народная Республика находилась в изоляции, между подозрительно настроенным Советским Союзом и осмотрительным Китаем. В течение полувека иностранцы, интересовавшиеся уникальными культурно-историческими достижениями Монголии, не имели доступа в эту страну. Ее правительство намеренно проводило соответствующую политику. Визы могли получить только путешественники из социалистических стран и члены официальных делегаций, и то после строгого и чрезвычайно длительного рассмотрения заявлений. Когда западные визитеры оказывались в Монголии, их знакомство со страной в большой степени ограничивалось посещением единственного в Монголии города Улан-Батор, название которого означает «Красный богатырь», — объявленный 26 ноября 1924 года столицей нового социалистического государства, он отличается унылой и безликой современной застройкой.
Поездки за пределы города не одобрялись. Даже монгольским гражданам для выезда из города требовалось получать разрешение, а на всех дорогах из Улан-Батора действовали контрольно-пропускные пункты. Организовать это было несложно, поскольку асфальтовых дорог в стране было всего две. Коммунисты, то есть Монгольская народно-революционная партия, установили в стране по-сталински жесткий режим, проявлявший порой чудовищную жестокость. Членам кабинета министров выдвигались сфабрикованные обвинения, после чего их забирали с открытых заседаний и расстреливали. Выражение «показательный процесс» приобрело буквальный смысл, когда публичные перекрестные допросы стали проводить на сцене Национального театра. Одному политику, являвшемуся также фельдмаршалом и, к собственному несчастью, обладавшему слишком большой властью, подали отравленное блюдо в транссибирском экспрессе — в те времена железная дорога была наиболее надежным способом добраться до Монголии, хотя ветка, подходящая к самому Улан-Батору, открылась только двенадцать лет спустя, в 1949 году. Был и другой вариант попасть туда из Москвы: сначала унылый семичасовой перелет до сибирского города Иркутск, неподалеку от озера Байкал, а оттуда — в примитивный аэропорт Улан-Батора. Более короткий путь в монгольскую столицу лежал из Пекина, через пустыню Гоби, расположенную во Внутренней Монголии, — Улан-Батор находится практически на одной долготе с Ханоем. Но этот путь открывался лишь время от времени. Официально считавшаяся независимым государством, имеющим свое представительство в ООН, Монголия по сути была государством-сателлитом, находящимся под жестким контролем советских властей, которые открыто использовали Монголию в качестве буфера, ограждавшего СССР от огромного Китая. Когда между Советским Союзом и Китаем отношения были хорошими, Монголии позволялось открыть границу с Китаем. Когда отношения ухудшались — как чаще всего и бывало, — граница закрывалась.
Постепенно ситуация изменилась к лучшему. В 1952 году умер Чойбалсан, правивший страной тринадцать лет диктатор-сталинист, и хотя его преемник Цэдэнбал также руководил в крайне авторитарном духе, Монголия начала, очень осторожно, допускать больше посетителей с Запада. Но старый уклад и подозрительное отношение сохранялись долго: прошло тридцать лет, а посещение страны все еще осуществлялось под официальным контролем. Туристы могли приезжать только группами, которые затем направлялись по заранее составленным маршрутам, где за посетителями неотступно присматривали экскурсоводы. Исключение составляли в основном богатые иностранные охотники, приносившие стране столь необходимую ей твердую валюту; их везли в горы, где в изобилии водятся дикие животные, и они отстреливали оленей, лосей, азиатских медведей, а также самого крупного в мире дикого барана — архара (барана Марко Поло), украшенного роскошными закрученными рогами. А возможности путешествовать по стране в частном порядке, самостоятельно выбирая маршруты, по-прежнему не было.
В 1987 году у меня появился шанс. ЮНЕСКО, комиссия ООН по вопросам образования, науки и культуры, объявила о начале масштабного международного проекта по изучению исторических шелковых путей, соединявших Восток и Запад. Замысел состоял в том, чтобы поддерживаемые ЮНЕСКО экспедиции прошли через весь континент. Северные маршруты шелковых путей проходили через Монголию, поэтому я начал готовить планы путешествия по следам средневекового китайского мудреца по имени Чан Чунь, которого в 1221 году из дома (жил он недалеко от Пекина) призвали предстать перед Чингисханом, единственным монголом, известным всему миру. Пешком, верхом и на повозках Чан Чунь проделал путь через всю Монголию, а затем до Самарканда и Гиндукуша.
Я представил мой проект в представительстве ЮНЕСКО в Париже, и он был одобрен, после чего я отослал документы в Улан-Батор и Пекин, чтобы получить разрешение китайских и монгольских властей… Но никакого ответа не последовало.
Через несколько месяцев меня совершенно неожиданно пригласили в качестве лектора для работы с небольшой группой туристов, отправлявшихся в культурно-ознакомительное путешествие из Лондона по Сибири, Монголии и Северному Китаю. Первоначально назначенный лектор заболел, и в последний момент в качестве замены выбрали меня, благодаря тому, что я, написав диссертацию на соответствующую тему в Оксфорде, владел историческим материалом. Для меня важно было то, что мне не нужно заниматься получением визы в Монголию, поскольку ее сделали для меня вместе со всей группой. Я поскорее отправил телеграмму в Монгольский национальный комитет по реализации проекта ЮНЕСКО «Шелковый путь» в Улан-Баторе, в которой сообщил о времени своего прибытия и отметил, что мне хотелось бы обсудить мой проект с уполномоченными лицами. И снова я не получил никакого ответа. И вот 11 сентября 1989 года, когда за нашей туристической группой в аэропорт Улан-Батора прибыл автобус Национальной туристической компании, я представился молодой переводчице, которая с нами работала, и, почти ни на что не надеясь, спросил, нет ли случайно каких-либо сообщений для меня. «Да, — ответила она, — завтра в десять утра вы прибудете на автобусе на главную площадь, и там вас встретят».
