Настоятельница склонилась над юношей. Его веки были полуопущены, лоб нахмурен – может, из-за боли, истязавшей это несчастное создание, а может, из-за того, что обморок не подарил раненому спасительного забвения, а принес лишь кошмары.
«Откуда же эта рана?» – думала настоятельница. Возможно, на юношу напал дикий зверь или – эта мысль страшила ее еще больше – человек. Сейчас, когда несчастный лежал перед ней, он являл собой жалкое зрелище, но был статным и высоким – одним из самых рослых людей, каких ей когда-либо доводилось видеть, хоть и не отличался крепкими мускулами, как те, кто зарабатывает на жизнь тяжелым трудом или же сражениями. Лицо юноши было пугающе бледным, тонкий нос заострился, пухлые губы побелели. Настоятельница осторожно откинула капюшон, скрывавший его голову. Присмотревшись к густым каштановым, волосам, она заметила кое-что необычное.
– О Господи! – выдохнула Матильда, указывая на темя раненого, покрытое дорожной пылью… а выбритое налысо.
– Он скорее всего монах! Или по крайней мере послушник! – воскликнула настоятельница, хоть ей и не пристало говорить с такой горячностью.
Матильда кивнула. Она также не понижала, почему на голове у раненого тонзура, но при этом он не одет в монашескую рясу. На юноше была одежда крестьянина – штопаные, а теперь и залитые кровью льняные штаны, плотные чулки, тугие портянки, перевязанные на лодыжках веревкой. Накидку из куньего меха скрепляла тусклая брошь, растрескавшаяся сума на поясе была сделана из плохонькой кожи. Подошвы на ботинках прохудились. Прежде чем добраться до ворот монастыря Святого Амброзия, юноша шел много часов.
Настоятельница вздохнула. Сейчас ей хотелось бы остаться в тишине часовни.
– Как вы думаете, он спасался от… от… от… – Сестра Матильда замялась.
Всю свою недолгую жизнь эта девушка провела в стенах монастыря – она попала сюда совсем еще крохой. Но хотя мирская жизнь была чужой для Матильды, даже до нее дошли слухи о людях из далеких языческих стран, людях, сеявших смерть в королевстве франков. Этих людей называли норманнами. Многие из них уже давно поселились на здешних землях, приняли христианство и стали крестьянами, но вот в соседней Бретани, по слухам, было множество разбойников, нападавших на монастыри и набивавших свои мрачные пещеры награбленными богатствами.
– Мы не должны делать поспешных выводов, – с деланным равнодушием произнесла настоятельница.
Но Матильду было не так просто успокоить.
– Если он спасался от норманнов, то вскоре они нападут и на наш монастырь? – запричитала она.
– Вот уже много лет между норманнами и франками царит мир, – осадила ее настоятельница. – Кому это знать, как не мне? Помни, дитя, что если ты даешь волю страху, то душа твоя открывается дьяволу, а ведь он только и ждет, когда твоя вера в Господа нашего пошатнется.
Конечно, настоятельница не сказала девушке, что и сама сейчас испытывает страх, пусть и не перед норманнами. Она боялась сделать что-нибудь не так. Если сестра, сведущая в лечении, не придет немедленно, юноша истечет кровью. Настоятельница опустилась на колени на холодный пол. Стараясь не касаться кожи незнакомца, разгоряченной от быстрого бега, а может, уже похолодевшей в преддверии смерти, настоятельница осторожно раскрыла рубашку у него на груди. Там зияла глубокая кровоточащая рана.
В комнате раздался крик, эхом отразившийся от стен. Настоятельнице подумалось, что это завопила Матильда, да и кто еще мог настолько потерять самообладание? Но уже через мгновение мать-настоятельница почувствовала, как болит ее горло, как саднит что-то глубоко в груди. Нет, это кричала не Матильда.
Монашка перекрестилась. Ее испугал не столько вид раны, сколько странное поведение всегда такой спокойной матушки.
Настоятельница не сводила глаз с амулета на груди у юноши. Всего мгновение назад этот амулет был закрыт льняной тканью, теперь же он поблескивал прямо рядом с раной.
Матушка настоятельница сразу же узнала, его.
Это был не просто амулет.
Это был… ее амулет.
Настоятельница судорожно сжала руки и закусила нижнюю губу, стараясь не кричать.
Амулет волчицы.
– Что с вами, матушка? – испуганно спросила Матильда.
Пол качнулся под ногами настоятельницы, словно утоптанная земля превратилась в болото. Женщину пыталось утащить в свои глубины ее прошлое. Низкий потолок, всегда казавшийся таким уютным, таким привычным, уже не защищал от окружающего мира. Он словно повалился ей на голову, и эта тяжесть душила ее, душила, как и те образы, что предстали в тот миг перед ее внутренним взором.
– Матушка? – повторила Матильда.
Но настоятельница израсходовала всю свою силу на крик и теперь не смогла успокоиться и скрыть от монахини правду.
– Я думаю… что знаю этого человека, – пробормотала она. – Я думаю, что знаю, кто он.
Глава I
Норвежские земли, территория современной Норвегии, весна 910 года
Ледяные воды сомкнулись над Руной. У девушки перехватило дыхание. Она спрыгнула во фьорд с невысокой скалы, широко расставив руки, будто собиралась взлететь. И на мгновение ей почудилось, что она действительно летит. Руна почувствовала себя совершенно свободной. Поверхность воды не казалась сверху темной и угрожающей. Она раскинулась внизу, точно мягкая шкурка. Но холод больно обжег кожу девушки, ее словно ударили кулаком. Сердце замерло, тело сковала боль. Вода скрывала не только свет солнца, но и звуки. Да, тихим было царство бога моря, Ньерда, а его объятия – и нежными, и страстными. Руне показалось, что бог больше не отпустит ее, утянет в морские глубины, лишит тепла. Но с той же силой, с какой ее ударил холод, вернулась жизнь в ее тело. Девушка заработала ногами и руками и вскоре вынырнула на поверхность. Ее исполненный ликования крик отразился от окрестных скал, покрытых снегом.
Внизу снег уже растаял. Узкая полоска луга отделяла серые камни от черных вод – темная, землистая полоска, отдаленные отголоски приближавшейся весны. Объятия зимы были такими же нежными, как и поцелуи Ньерда. И такими же смертоносными. И все же, несмотря на опасность, Руна любила холод. Ей нравилось плавать во фьорде, и как только воды скинули ледяные оковы и растаяли все льдинки, двигавшиеся на поверхности, точно живые создания, девушка забралась в воду. Ее бабушка, Азрун, весной всегда говорила, что еще холодно, что купаться слишком опасно, а потом шла за внучкой к берегу. Она гордилась своей Руной.
Еще раз вскрикнув от восторга, девушка оглянулась.
На берегу никого не было.
Руна испугалась. Да, она любила этот фьорд, и не только за прохладу вод, но и за безлюдность, но сейчас ей стало немного не по себе. Почему бабушки нет на берегу? Разве Азрун только что не уговаривала ее не прыгать в воду?
