Как и было объявлено, дом стоял на холме. Точнее: в средней части от подножья холма и до его вершины. Но, чтобы вы лучше себе это представить, надо описать и сам холм, и его окружение.
Итак, с южной стороны имелся к холму единственный подъезд. С севера же на его крутых склонах рос густой ельник. С запада и с востока склоны были голыми, но такими отвесными, что взобраться по ним без скалолазного оборудования представлялось делом невозможным.
Но самой колоритной была именно южная сторона. Подножье холма прикрывала ржавая ограда, слишком напоминающая ограды на старых кладбищах. За оградой росло нечто напоминающее давно заброшенный мрачный сад. Сад взбирался по нижней, не слишком отвесной части холма. И, примерно на двадцатиметровой высоте стоял, собственно, дом.
Первое впечатление о доме было: тёмное, уродливое, сгнившее, но всё равно живое, очень злобное чудовище. Дом был двухэтажным, также и чердак имелся. Но, если на первых этажах всё-таки имелись окна, то единственное окно на чердаке было выбитым. И чернело это выбитое окно, словно выколотый глаз циклопа.
Дом располагался на относительно гладкой площадке, сразу за которой начинался отвесный, неприступный склон холма, который поднимался ещё метров на пятнадцать. Причём, если между первым этажом и склоном имелся затенённый проём, то между вторым этажом и склоном такого проёма уже не было. Второй этаж выпирал, словно выдвинутый ящик в шкафу и упирался прямо в холм.
От этого дома хотелось бежать, но, когда они выбрались из машины, они только и думали, как бы поскорее в дом попасть. Ведь за их спинами был лес, и в этом лесу обитало нечто невидимое, наделённое огромной силой.
Отец подбежал к калитке, и начал возиться с ключом. Он бормотал:
— У-у, чёрт, не поддаётся…
Мать страшно выпучила на него полные слёз глаза, и шипела:
— Нет, ну ты думал, что покупаешь?! Ведь ты ездил сюда! Проверял!
— Проверял, — подтвердил отец. — Но тогда мне всё иным показалось…
А в действительности было так. За неделю до описываемых событий он встретился с внуком покойного владельца этого дома. Этот внук так зарос волосами, что трудно было определить его возраст. Внук почти не разговаривал, а когда, всё-таки раскрывал рот, то издавал гулкие, невразумительные звуки. Общался внук посредством жестикуляции. И это заросшее волосами существо напоило отца каким-то зеленоватым пойлом. И от этого пойла отец всё видел тогда в радушном свете. Так ему показалось, что дом — это настоящий дворец, и окружает его королевский сад. Сделка состоялась: волосатый получил деньги, а отец ступил во владение.
Но, конечно, отец ничего не рассказывал об пойле жене. Ведь тогда не миновать обвинений в алкоголизме. Вот и теперь он не сознался.
Отец продолжал возиться с замком, и тут громко и пронзительно, словно живое существо, скрипнуло в лесу дерево.
— Прошу тебя, быстрее! — жена даже вцепилась своему супругу в плечи.
И тогда отец с такой силой дёрнул ключ, что ключ переломился. Но и в замке что-то хрустнуло, и дверь открылся. Все они вбежали в сад, и по невысоким, вытянутым ступеням поспешили вверх, к дому.
— Смотрите, там памятник, — сказал Миша.
В нескольких метрах от дорожки, среди кустов действительно стоял памятник. Это было высеченное из чёрного камня изваяние демона, с исключительно злобной мордой. Возле демона на холмике лежала плита, на которой ещё можно было различить рунические знаки. Но самым поразительным было то, что плита раскололась, и из трещин вырвались ярко-алые розы. В окружающем зловещем сумраке их лепестки казались пятнами крови.
И мать ещё раз возопила:
— И на что же ты смотрел?! Как здесь жить можно! Это же кладбище!
— Да, ладно тебе… — отец так больше ничего и не смог сказать.
А им не оставалось ничего иного, как идти дальше.
Глава 2. «Первая ночь в доме на холме»
Внутри дом оказался чрезвычайно запылённым, а в углах накопилось много тёмной паутины. Но никакого мусора, наподобие пустых консервных банок или же бутылок — не было. Когда они переступили порог, то им показалось, что они сразу попали в какую-то далёкую, мрачную эпоху. Внутри дома нависла тишина, и им страшно было нарушать эту тишину. Казалось, что, если произнесёшь хоть слово, как сразу же проснётся нечто жуткое.
Но нельзя было век стоять у порога, и напряжённо вслушиваться. И первым решился нарушить тишину отец. Он сказал громко:
— Ну, вот мы и дома!
Голос его пронёсся по пустынным комнатам, и отразился искажённым, гулким эхом. И тут же резко распахнулись створки в массивных часах, которые висели над камином. Мать пронзительно вскрикнула.
Вовсе не кукушка выскочила из часов, а маленький череп, на пружине. Череп начал щёлкать зубами, и каждый щелчок обозначал час. У черепа имелись глаза, и это было в нём самым жутким. Выпученные, красные и живые глаза. Эти глаза смотрели на пришедших, и в них читалась жгучая ненависть.
— Убери их! Убери! — взмолилась мать, и, всхлипывая, уткнулась своему супругу в плечо.
— Обязательно уберу, — пообещал отец.
* * *
Довольно много времени отец потратил на попытки отвинтить часы от стены. За это время ещё два раза вырывался из их чёрных недр череп, и отщёлкивал челюстями всё более позднее время. Но, оказалось, что часы были буквально влиты внутрь стены. Единственное, чего добился отец: это пробуравил в стене под часами небольшое отверстие. Из отверстия этого посыпалась красноватая пыль, и продолжала сыпаться до тех пор, пока отверстие не залепили скотчем.
И тогда отец сказал матери:
— Когда в следующий раз этот череп выскочит, я его просто молотком прихлопну.
— Нет, пожалуйста, не надо, — взмолилась она.
— Почему это?
— Если ты это сделаешь, что-то страшное случится.
И отец, как ни странно, сразу согласился.
Уже темнело. Небо затянуло тучами, так что ночь обещала быть беззвёздной, чёрной.
На их счастье электричество работало, так что мать без особых проблем приготовила ужин. Но готовила она, конечно, в привезённой из города посуде. Ведь никак нельзя было доверять тем ржавым посудинам, которые нашлись на кухоньке. Также и ели из Московских, свеженьких тарелок.
И вот ужин закончен. Отец сказал:
— Что же: время уже позднее. Дети, пора вам спать.
И, как только он это сказал, мутная электрическая лампа под потолком замигала и потухла. И сразу стало черным-черно. Даже поднесённой к лицу руки не было видно.
И стали слышны шорохи. Они доносились снаружи, из подступавшего к дому сада. Совсем негромкими они были, но было их так много, что сливались они в единую, жуткую симфонию. От симфонии этой, несмотря на духоту, дрожь пробирала. Казалось, что — это чуждые человеку существа переговариваются, и приближаются к ним.
