Основательно застряв, но не желая упасть в грязь лицом, молодой человек спешно соскочил с передка, оставив коляску в руках угрюмого слуги, и сделал вид, что остановка в этом месте как раз и соответствовала его планам. Не обращая ни малейшего внимания на приоткрытые рты, сдавленное хихиканье и прочие нелицеприятные жесты, молодой господин прошелся по улице прогулочным шагом, с воодушевлением заглядывая в витрины и подбадривая себя время от времени фразой «Очень хорошо! Просто пр-релестно!». Потом он надолго остановился у мольберта художника, живописного юноши с вплетенными в его длинные белокурые волосы лентами, который с чего-то надумал вдруг рисовать городской пейзаж с видом на мою лавку «Занятная безделица» (а я подозревала, что причиной его интереса был вовсе не изумительной красоты облупившийся бок соседнего дома, а юная рыжеволосая Ликанея, стоявшая у меня за прилавком). Что привлекло молодого владельца коляски – сказать затрудняюсь, но он вошел в лавку. Так я познакомилась с сэром Гари Моллет Хнором, третьим сыном Лорда-распорядителя императорскими конюшнями, и с тех пор моя жизнь обрела вид нескончаемой оранжереи.
– Это был сэр Гари? Он уже ушел? – сдавленно хихикнула Ликанея, когда дверь за молодым человеком с привычным грохотом захлопнулась, – Он еще не сделал тебе предложения?
– Сэр Гари был так добр, что пригласил меня на Осенний бал, – чопорно ответила я, – Это, осмелюсь заметить, очень выгодное предложение.
– На бал? С ним? Надеюсь, ты отказала?
– Да, – печально вздохнула я, – И, боюсь, в этот знаменательный день мне придется коротать вечер в полном, отчаянном одиночестве и тоскливо взирать на шумные толпы празднующих людей из глубины запертой и темной лавки.
– Бр-р-р, – передернула хорошенькими плечами Лика, а рыжие кудряшки ее весело встрепенулись наперекор мнению хозяйки, – Когда ты так говоришь, даже мне становится тоскливо. Хочешь, пойдем с нами?
– Нет, – я весело и беззаботно рассмеялась, – Я с удовольствием пораньше закрою лавку, возьму книгу и проведу восхитительный вечер. В тишине и спокойствии, без суматохи, спешки и в полном, восхитительно одиноком одиночестве!
Ликанея широко распахнула прелестные очи, обрамленные щедро накрашенными ресницами, и изумленно покачала головой.
– Иногда я совсем не могу тебя понять. После двух недель Йердаса тебе захочется остаться дома, когда все празднуют? Ты же не такая! Не бука какая-нибудь! Ты же любишь веселиться! А кавалеры? Ну, сэр Гари – это я понимаю. Он богатый и знатный, но, честно говоря, слегка чокнутый. А Русси? Он такой солидный… Или Фельен? Только не говори, что он приходит ко мне, он всегда только на тебя пялится! Или даже Рори… Хотя говорят, что он мошенник, Рори все-таки душка! А ты всегда одна, ни в кого не влюблена, ни с кем не встречаешься. Смотри, не упусти свое счастье, а то останешься старой…, – и тут Лика прикусила язычок, поняв, что зашла слишком далеко.
– Не знаю, Лика, не знаю, – беспечно рассмеялась я, – Может, я еще не встретила свое счастье. Может, уже встречала, да потеряла. А может, мне не суждено встретить его никогда. Так что когда сэр Гари сделает мне предложение руки и сердца, я непременно его приму! Лучшей партии мне явно не сыскать!
Лика с возмущением всплеснула руками, а я расхохоталась.
На самом деле веселиться мне не хотелось, хотя у меня и не было особых причин для печали. Я не бедствовала, у меня водились деньги, по меркам Песчаной улицы весьма приличные, я не была ни уродлива, ни увечна, ни неприспособленна. Не обделена мужским вниманием, которого не искала, пользовалась уважением соседей, к которым питала только искреннюю благодарность за помощь и поддержку, жила в ладах с законом и с представителями власти дела не имела. Чего же мне недоставало, спросите вы? О, самой малости!
Единственное, чего я страстно хотела – узнать, кто я.
Все началось ровно два года назад, примерно в эти же самые осенние дни, после долгого Йердаса и бурного Осеннего бала, когда я очнулась, лежа прямо посреди неизвестной улицы неизвестного мне города. Мои глаза смотрели вверх, в крошечный проем между смыкающимися домами, в хмурое, затянутое тучами небо, но неба разглядеть мне тогда так и не довелось. Его полностью закрывали две обширные, добротные, порядком возбужденные физиономии.
– Милочка, ты не ушиблась? – спросила скуластая женщина с двойным подбородком и чрезвычайно подвижными пшеничными бровями. Ее толстые красные щечки так усердно подпирали маленькие глазки, что от тех остались лишь узенькие щелочки. Из-под обширного белоснежного чепца, обрамленного кружевами с локоть длиной, выбивались седовато-рыжие пряди.
– Ну ты и хряпнулась, дорогуша, – добродушно пробасил дородный бородатый мужчина с сочными, яркими губами меж рыжеватой порослью, – С головой-то все в порядке?
– О, не беспокойтесь. Была бы голова, а порядок какой-никакой найдется, – пробормотала я, вставая, но, как оказалось, и два года спустя порядок в моей голове напрочь отсутствовал. Я не знала ни своего имени, ни откуда я родом, ни вообще, кто я такая.
Не знаю, что бы со мной было, не упади я прямо на грязную мостовую перед носом у сердобольной Дороты, кухарки, шедшей на рынок за свежей зеленью, и ее приятеля, известного пивовара Вархиса, прибывшего в город насчет кое-каких поставок своего бесценного продукта. Они так требовательно возвестили всему миру о внезапном недомогании бедной девушки, что несший деревянные чушки мужичонка с испугу присел и рассыпал поленья, а худосочная лоточница вытаращила глаза и задаром протянула кувшинчик с кисловатым мутным напитком.
Свое покровительство Дорота не оставила и после того, как я пришла в себя, благо для этого были причины – я так мучительно пыталась понять, что со мной произошло и происходит, кто эти люди и где я нахожусь, что кухарка прослезилась от жалости и еще долго шумно сморкалась в батистовый платок таких размеров, что вполне подошел бы мне в качестве шали. Признаться, доброта Дороты оказалась столь же необъятной, как и ее необъятные телеса. Она не побоялась привести в свой дом совершенно незнакомую девушку, подобранную ею в прямом смысле на улице. И она не побоялась заявить соседям о том, что ручается за ее порядочность.
– Не сомневайся, милочка, – говаривала она, когда очередной слух о моей злосчастной персоне достигал ушей добропорядочных граждан Песчаной улицы, – Я в людях разбираюсь ого как! Я с первого взгляда признаю, кто чего стоит, а ты – девушка порядочная, скромная и благоразумная. Тебе незачем беспокоиться – они поболтают и перестанут.
Лишь однажды, много дней спустя Дорота призналась, что ее первый взгляд пал отнюдь не на мое благоразумие, а на добротную юбку из серой тонкой шерсти, со складками и искусной каймой зелено-коричневого узора исключительно добропорядочного вида, а еще на мой безупречно сшитый лиф, открытый ровно настолько, чтобы не слыть вызывающим, а еще на широкие рукава тонкой белой рубахи поразительной чистоты и свежести. Дорота даже и помыслить не могла бы, чтобы у девушки из неприличной семьи хватило бы вкуса одеться так элегантно и весьма недешево. Про девиц другого толка кухарка и слышать не хотела.
