В 1827 году маскарады блистали во всей своей красе. Чтобы отправиться на костюмированный бал, где собирался весь высший свет, никто не боялся надеть на себя костюм другой исторической эпохи.
И не было ничего прекраснее чудесной витой лестницы, которая вела к первым и вторым галереям.
Почти на каждом ее пролете дамы и господа в элегантных масках обменивались фразами пусть не всегда умными, зато неизменно уместными, изысканными и отличавшимися хорошим вкусом.
До того лая, да простят нам это ужасное слово, которым в наши дни сопровождаются любые встречи на костюмированном балу, было еще далеко.
Одним словом, переодетые дамы и господа с масками на лицах в этот вечер толпились меж колонн вестибюля по обе стороны от парадной лестницы у входа в знаменитый концертный зал.
Самые неутомимые весельчаки разбились на группки, одна из которых обосновалась на нижних ступенях левой лестницы.
Хотя компания эта практически полностью состояла из молодых людей, большей частью переодетых в костюмы паликаров[3], бывшие тогда в большой моде, в нее также входили и две дамы – шотландка и андалузска.
Наконец, в центре ее стояла высокая, молодая и, судя по наполовину прикрытому маской лицу, прекрасная особа.
На ней был наряд обыкновенной молочницы.
Она ораторствовала – весьма недурно, но при этом дурно отзывалась об окружающих, многие из которых не могли скрыть своего скверного расположения духа, вызванного остротами дамы.
Помимо прочего, добавим, что к каждому молодому человеку она обращалась по имени, но при этом на «вы», на смену которому тогда еще не пришло дерзкое, если не сказать грубое, тыканье, которое сегодня в такой большой чести.
Огромный успех молочнице обеспечивало то обстоятельство, что саму ее никто не мог узнать, и это инкогнито приводило в ярость дюжину хлыщей в манишках, на которых она безжалостно обрушивалась.
– Не надо в меня так внимательно вглядываться, господин д’Аржелес, – неожиданно обратилась она к молодому человеку двадцати одного года от роду, – уж кого-кого, а меня вам не убедить в том, что вы близоруки. Приберегите эту уловку для рекрутской комиссии, освободившей вас от воинской службы.
Все прыснули со смеху.
– Но мадам… – с трудом выговорил несчастный Аржелесс.
– Вы хотите знать, кто я?
– Только это и больше ничего.
– У вас ничего не получится.
– Почему?
– Потому что вы меня не знаете.
– Вот так история! – произнес один из паликаров.
– Уверяю вас, господин де Сентак, – убежденно сказала дама.
Молодого человека со скрытым под маской лицом крайне удивило, что его узнали.
– В скобках замечу, господин де Сентак, что рада вас видеть. Как поживает госпожа де Сентак?
– Моя жена?
– Она самая. Ей давно позволено вернуться из ваших владений в Беноже, где вы из предосторожности каждый год запираете ее больше чем на шесть месяцев?
– Какое отношение моя жена может иметь к вашим речам?
– Ах, да никакого, ведь она особа мудрая и на редкость очаровательная. Потому-то все и удивляются, что вы изводите ее ревностью, которую вполне можно было бы назвать беспощадной.
– Вот ты и попался! – прошептал один из молодых холостяков.
– На этот раз, любезная молочница, пророческий дар вас подвел, – молвил де Сентак, – ведь я не ревную жену, вы плохо осведомлены.
– Вы себе льстите, сударь.
– Как прикажете вас понимать?
– Как хотите, так и понимайте. Кроме того, позвольте заметить, в виде доброго совета, что вам следовало бы проявлять больше деликатности и не обманывать госпожу де Сентак.
– Мне?
– Да, в один прекрасный день она разглядит в вас злобного развратника, и тогда…
– И что тогда?
– И тогда плевать ей будет на общественное мнение и правила приличия.
Сентак вздрогнул.
– И потом, вам было бы поделом, если бы она явилась на этот костюмированный бал.
При этих словах Сентак поспешно и с недоверием огляделся по сторонам.
Молочница, воспользовавшись подвернувшимся случаем, чтобы продемонстрировать премилые зубки, весело расхохоталась.
– И он еще осмеливается утверждать, что не ревнив! – воскликнула молодая дама.
И хитро добавила:
– Послушайте, вы что, хотите, чтобы я показала вашу жену?
– Прошу вас, – ответил Сентак, разволновавшись не на шутку, – не говорите так.
– В самом деле?
– Если вы что-нибудь знаете о мадам да Сентак, скажите мне. Уверяю вас, когда я ее накажу, ей будет не до смеха.
– Ах, боже мой! Вот уж поистине Синяя Борода! – воскликнула молочница. – Сюжет – трагичнее не бывает.
– Мадам!
– Эх, сударь… Если вам неприятны шутки, лучше не ходите на костюмированные балы.
– Мадам, даже на маскараде никому не позволено обсуждать мою жену.
– Но я обсуждаю не мадам де Сентак, а такой ваш пагубный недостаток, как ревность. Может, вы желаете, чтобы я сменила тему? У меня в запасе есть и другие откровения.
– Если это не затрагивает мою супругу и, как следствие, мою честь, я вам разрешаю.
– В таком случае, господа, слушайте.
– Нас ждет какая-нибудь история? – спросил белокурый юноша без маскарадного костюма, но с бородой, что в те времена было редкостью.
– Да, господин Мэн-Арди, история, причем очень даже интересная.
– Мы вас слушаем.
– В тридевятом царстве, в тридесятом государстве, словом, в одном большом южном городе…
– Это что, сказка? – спросил Танкред де Мэн-Арди.
– Как пожелаете. Так вот, в одном большом городе на побережье Средиземного моря, щедром и известном своими винами, жила-была темноволосая, белоликая принцесса. И хотя она отнюдь не вышла из плеча Юпитера, это не мешало ей кружить голову всем молодым людям на десять лье вокруг.
– Начало неплохое.
– Ох, не торопитесь с овациями, – возразила на это молочница, – интрига еще даже не начиналась. Ну так вот. Среди почитателей этой обольстительной принцессы был один юный синьор, душой и телом преданный торговле, как и большинство моих соотечественников. Он был вовсе не безобразен, порой блистал умом, честно составил состояние и впоследствии удвоил его с помощью брака по расчету.
