— Хорошенькое дело! — услышал Эдер тонкий голосок.
— Я, кажется, схожу с ума, — пробормотал мастер, опираясь на полку.
У рыжего существа оказались ещё ноги и руки, которыми он отчаянно размахивал.
— Вытащи меня отсюда! Я, кажется, приклеился. Фу-ты, фу! — ругался малышок.
Сердце у Эдера стучало так, как будто он только что пробежал дистанцию. Этого не может быть! Но голос зазвенел снова:
— Что это ты себе позволяешь? Бросать в меня молотком! Он чуть не угодил мне в голову! Освободи меня немедленно! Ты же видишь, я прилип к твоему дурацкому горшку!
Эдер не двигался с места. Рыжий парнишка дёргался и дрыгался так, что горшочек с клеем прыгал вместе с ним.
— Отцепись! — кричал малыш и топал своими тонкими ножками. Его рыжая шевелюра растрепалась окончательно и стояла дыбом.
— Спокойно, спокойно, я тебе сейчас помогу! — Эдер протянул руку к маленькому существу, но тут же отдёрнул её.
— Боюсь, сломаю тебе что-нибудь своими огромными руками.
— Вздор! Домовые не ломаются!
— Это ты, что ли, домовой?
— Ну конечно! Освободи меня, в конце концов! — приказал паренёк, топнув ножкой. Это выглядело так потешно, что столяра нисколько не обидел дерзкий тон.
Кончиками пальцев Эдер отцепил домовёнка от клейкого горшка.
— Не знаю, верить своим глазам или нет, — проговорил мастер.
— Я могу тебя ущипнуть, тогда ты сразу поверишь!
Не успел рыжик договорить, как Эдер уже почувствовал это.
— Ай! — вскрикнул он больше от неожиданности, чем от боли.
Домовёнок вскочил на ящик с инструментами и запел, перескакивая с одной ноги на другую:
— Ха-ха-ха! Теперь он знает, как Пумукль ловко щипает!
Эдер невольно засмеялся.
— Прекрати смеяться! Иначе я спрячу твоё сверло! И ты его никогда больше не найдёшь!
Пумукль тотчас прыгнул с ящика на стол, кряхтя поднял сверло, и оно, описав в воздухе большой круг, грохнулось возле верстака. Тут столяра осенило: вот почему он всё утро искал свои инструменты! Это вовсе не его рассеянность!
— Скажи-ка, дружок, это ты прячешь мои вещи?
Пумукль снова запрыгал с одной ноги на другую.
— Пумукль скачет, все вещи прячет. Эдер найдёт, ничего не поймёт. Плечами пожимает и дальше работает.
— Не работает, а работает! — поправил Эдер.
— Я знаю. Но тогда будет не в рифму, а я так люблю говорить стихами!
— Теперь я понял, чьих это рук дело!
Пумукль прекратил прыгать, лицо его сделалось сердитым.
— Ты бы ничего не понял, если бы я не стал видимым. Дурацкий горшок! Я готов был волосы на голове рвать!
— Мог бы и вырвать маленько, у тебя их чересчур много. Слушай, ты когда-нибудь причёсываешься?
Домовёнок презрительно сощурился.
— Причёсываться — фу! Быть видимым — фу!
И тут он начал потихоньку всхлипывать:
— Я — видимый, какой позор! Какой позор для домового!
Столяр принялся его успокаивать:
— Из-за этого не стоит плакать! Меня тоже все видят. Я же не плачу!
— Да-а-а, ты и должен быть видимым, а я… — продолжал всхлипывать Пумукль.
— Я не совсем понимаю, с тобой это впервые? — удивился Эдер.
— Конечно! И всё только потому, что я приклеился к этому проклятому горшку! — снова рассердился Пумукль и добавил твёрдым, почти торжественным голосом:
— Если человек притронется к домовому, или домовой зацепится за предмет, принадлежащий человеку, то домовой становится видимым! — Глаза Пумукля стали большими и тёмными. — Это закон домовых!
У мастера побежали мурашки по спине.
— Если хочешь, можешь снова стать невидимым, я ничего не имею против, — предложил он.
Но маленький человечек потряс взлохмаченной головой.
— Для других я — невидимка, но ты — раз увидел, будешь теперь видеть меня всегда. Закон домовых! Глупо, но ничего не поделаешь.
— А если ты убежишь отсюда. Далеко. И никогда больше не вернёшься. Будешь для всех невидимкой, — не хотел сдаваться Эдер. — И тебе хорошо, и мне!
Глаза у Пумукля снова стали большими и тёмными.
— Я должен остаться у того, кто меня увидел! Закон домовых!
— Я не знаю, хочу ли я этого.
— Я тоже не знаю. Но это так!
— Хорошенькое дело! — на этот раз восклицание, с которого началось знакомство, принадлежало Эдеру. Домовой кивнул.
— Я весь в клею! — вдруг заметил он.
— Я принесу тебе тёплой воды, можешь помыться. — Эдер поднялся, чтобы идти и вдруг замер:
— Слушай, может и хорошо, что ты здесь. Я вспомнил, как мы когда-то в школе учили стихотворение. Я его, правда, забыл, но помню, что в нём шла речь о домовых, живших в одном из домов Кёльна. Ночью, когда все спали, они стряпали и шили, мастерили и красили. Так что к утру все дела были сделаны.
— О, я ничего не хочу слышать про кёльнских домовых! Такой глупый народ! Работа! Фу!
И Пумукль состроил такую презрительную гримасу, что Эдер почувствовал, что сказал что-то совсем неподходящее и смущённо забормотал:
— Да-да, ты ведь не из Кёльна.
У домового покраснели уши от возмущения.
— Ещё чего! Я делаю только то, что доставляет мне удовольствие! Я — Пумукль, потомок славных корабельных домовых!
— Что-о-о? Ну-ка повтори!
— Пумукль — потомок корабельных домовых! — Он тяжело вздохнул. — Да, трудные для нас настали времена. Сейчас так мало парусников, всё больше железных кораблей, а на них мы жить не можем.
— Но моя мастерская — тоже ведь не парусник!
— Не парусник. Но здесь так много дерева! Мы любим дерево! И такие замечательные стру-у-ужки!
Слово «стружки» Пумукль еле выговорил, так ему захотелось зевнуть. Он потряс головой.
— Быть видимым не так-то просто. Я так устал. — Глаза у него стали закрываться. — Извини, но я должен поспать.
И он стал устраиваться на куче стружек в углу.
— Подожди! — воскликнул мастер. — Только не здесь!
— Почему? — раздался из кучи сонный голос.
— Мне надо вымести эти стружки отсюда.
— Нет, не надо.
— Я вымету вместе со стружками и тебя!
— Не выметешь, — доверчиво пробормотал Пумукль и начал тихо посапывать.
