Санди самолично выбрала галстук, который он надел сегодня утром на торжество в Довиле: бордовый, со светло-серыми поперечными полосками. Санди полагала, что в этом галстуке отец выглядит моложе, но при этом не смотрится комическим стариком, позабывшим о собственном возрасте. И он доверял ей, ведь на всем свете, по-видимому, одной Санди незачем лгать ему. Арман сожалел, что она отказалась переехать к нему после смерти матери. С мужем она разошлась, друга у нее нет, детей тоже, и все-таки она по-прежнему предпочитает жить по улице Висконти в слишком большой и роскошной квартире, доставшейся ей от Билла Нейсторга. Почему? Как могла ей нравиться обстановка, наверняка бывшая свидетельницей разочарований и унижений ее замужества? А между тем Санди могла быть счастлива в небольшой, но удобной квартире Армана, которую он снял по улице Сен-Пер после смерти жены. Даже самые разумные женщины не застрахованы от подобных капризов, говорил он себе. И все же большинство из них после жестоких разочарований неудачного брака уходили в тень, жили скромнее, чтобы не ввязаться в новую авантюру. По крайней мере так вели себя героини последних книг Армана Буазье. Впрочем, пора подготовиться к рекламному шоу в Довиле. Размышляя о своей жизни, Арман чуть было не забыл о писательских обязанностях!
Развалившись в кресле, он наблюдал, как мимо него проплывал однообразный, туманный пейзаж, и размышлял о том, какие красивые слова скажет представителям издательства, чтобы пробудить в них интерес к роману «Смерть месье Прометея». Пока Арман раздумывал о том, как передать аудитории весь накал его книги, мерное движение автомобиля навевало на него дремоту. От возраста ли, от усталости или от радостного сознания того, что рядом, в этой железной коробке, была Санди, которая за двоих вела машину, за двоих рассуждала, за двоих жила, его расслабленное полудремотное состояние переходило в подлинное блаженство. Откинув голову на спинку сиденья, с полуприкрытыми веками, он представлял себе, будто конец карьеры еще не настал, будто впереди еще много ненаписанных книг, много непокоренных читательских сердец и «Месье Прометею» суждено стать не просто пятьдесят девятым романом писателя, а настоящим, беспрецедентным литературным событием. Это будет второе рождение Армана Буазье, и благодаря этой книге он будет принят в какую-нибудь другую, нефранцузскую, академию, и завоюет место в пантеоне самых выдающихся писателей всех времен и народов. В какой-то момент он даже поверил в то, что произносил речь, а жена похвалила его красноречие, воскликнув: «Они все у тебя в кармане!» Он проснулся на словах «в кармане», когда услышал, как Санди небрежно бросила, останавливая машину:
— Папа, подъезжаем к Понт-Одемер. Надо заплатить дорожную пошлину. У меня только крупные купюры. А у тебя не найдется мелочи в кармане?
Он вздрогнул — так внезапно было возвращение в реальность — и с готовностью ответил:
— Да, да! У меня есть все, что нужно, дорогая!
II
Выступление авторов начиналось вскоре после банкета в ресторане отеля. Они едва успели попробовать роскошные блюда, в основном дары моря в сопровождении белого вина, и вот уже нужно было идти в другой зал и произносить речи. По программе, предложенной отделом продаж издательства «Дю Пертюи», краткая речь Армана Буазье должна была стать прекрасным завершением собрания. Он выступал после пяти других менее значительных романистов, чьи произведения, наряду с книгой Буазье, стояли в первых продажах октября. Из соображений деликатности писатели появлялись перед аудиторией один за другим и тем самым освобождались от необходимости присутствовать на выступлениях коллег. Авторы сменяли друг друга перед судьями, как на экзамене. Эта школьная обстановка неприятно действовала на Армана Буазье, как воспоминание о забытом наказании. Сидя подле Санди в крошечной гостиной, примыкавшей к залу заседаний, он с раздражением ожидал своей очереди. Долго же «молодые коллеги» расхваливают свой товар! И как им только удается больше четверти часа болтать о собственных сочинениях? Сам он всегда задавался вопросом, о чем можно говорить с аудиторией, которая только и думает, что о сбыте товара. Наконец появилась пресс-атташе Жозиана Мишо. Она подошла к Буазье с загадочным видом и оживленно произнесла:
— Ваша очередь! Вас с нетерпением ждут! Они уже на пределе! Идите скорее!
В один миг заранее приготовленные фразы вылетели у него из головы. Он поплелся за пресс-атташе, как сомнамбула. Санди замыкала шествие. Зал встретил их громом оваций. Стоило Арману произнести первые слова, как все тревоги его рассеялись. В сущности, он давно привык к подобного рода выступлениям. Он не любил их из принципа, но признавал, что они полезны. Порой Армана даже занимало то изумление, в которое повергало публику его красноречие, столь далекое от академизма. Не вдаваясь в подробности приключений своего героя, он за десять минут пересказал самую суть романа, после чего замолчал с таким чувством, будто все это время говорил в пустоту. Восторженные крики публики рассеяли его сомнения, а нарочитая улыбка пресс-атташе убедила его в том, что, удовлетворяя свое самолюбие, он неплохо держался. Однако только Санди смогла полностью освободить Армана от постоянных опасений: он увидел, как она трижды моргнула, а это был у них условленный знак. Теперь, когда она признала его победу, он мог поднять голову.
Наконец торговые представители, которые до этого с невозмутимым видом выслушивали рассуждения Армана о «Смерти месье Прометея», набрались смелости и обратились к нему с вопросами. Среди представителей было несколько женщин. Они и принялись наиболее рьяно разбирать идею автора. Арман решил дать обстоятельный ответ всем: и тем из них, кого интересовала автобиографическая сторона центрального персонажа, и другим, видевшим в этой истории выдумку с определенной целью. По мнению последних, автор хотел в безобидной форме разоблачить политику «терпимости», проводимую отдельными государственными деятелями. Некоторые мужчины выразили неудовольствие названием романа. По их мнению, оно было слишком скучным.
Теперь, когда любопытство господ и дам из отдела продаж было удовлетворено, Арман спрашивал себя, к чему все это издательское сборище при закрытых дверях. В то время как он предавался сожалениям по поводу приезда в Довиль, Бертран Лебрук пригласил всех собравшихся пропустить стаканчик в баре отеля. Отказаться было невозможно. Арман предпочел бы прогуляться по Довилю, чтобы развеяться и размять ноги, но вместо этого должен был, как и все, переходить из зала в зал. К тому же в городе и на пляже шел сильный дождь, так что лучше было оставаться под крышей, в полумраке и глухой тишине этой обители дорогих напитков. В мгновение ока все столики были заняты. Томная мелодия силилась создать в этом месте атмосферу сентиментальной откровенности. Назойливая музыка мешала гостям общаться, и Бертран Лебрук, пользуясь своей властью, распорядился, чтобы ее выключили. С этого момента голоса становились все громче и слились в общий гул, похожий на звук морского прилива.
В шуме разговоров Арман заметил, что писатели разных поколений собрались небольшими группами в уголке бара. Все они были моложе его и, так же как он, прошли испытание поединка с издательскими «коммерсантами». Арман не был знаком ни с одним из авторов, приглашенных на это полулитературное, полукоммерческое мероприятие. С дочерью его разлучили, ее похитил Бертран Лебрук, вероятно, чтобы занять Санди беседой о многочисленных проектах своего издательства. Поэтому Арман был вынужден довольствоваться обществом Жозианы Мишо, которая изо всех сил старалась развлечь его своей болтовней. Она одновременно занималась продвижением романа Буазье «Смерть месье Прометея» и книги одного второстепенного автора, получившего благожелательные отзывы в прессе. Арман еще никогда не встречался с ним, его имя было Жан-Виктор Дезормье. Новая книга писателя под интригующим названием «Пощечина», по уверениям пресс-атташе, была настоящим образцом смелости и остроумия. Жозиане посчастливилось быть рецензентом этого романа. Пока она говорила, к столику подошел высокий худощавый мужчина с решительным взглядом и улыбкой в маленькой темной бородке. На вид ему было около сорока лет. Держа в руке бокал, он склонился к Жозиане Мишо. Она воскликнула, поднимая глаза:
