– Ты сам знаешь, что это правда. Наука шагнула не так далеко вперед, потому что ты любишь свою семью.
Я только улыбаюсь. Когда Дэниела выпивает, случаются три вещи: у нее начинает проскакивать родной акцент, она становится агрессивно доброй и у нее появляется склонность к преувеличению.
– Твой отец сказал мне однажды ночью – никогда этого не забуду! – что чисто научное исследование требует полного самоотречения. Он сказал… – На какое-то мгновение – и к моему удивлению – эмоции у супруги берут верх. Глаза ее затуманиваются, и она качает головой, что делает всегда перед тем, как расплакаться. Но в последний момент Дэниела все же справляется с собой и продолжает: – Он сказал: «На смертном одре хочу вспоминать тебя, а не холодную, стерильную лабораторию».
Бросаю взгляд на Чарли и вижу, как тот, не отрываясь от работы, закатывает глаза. Наверное, смущен разыгрывающейся на его глазах родительской мелодрамой. Я смотрю в шкафчик и жду. Подступивший к горлу комок рассасывается, и я, взяв пасту, закрываю дверцу.
Дэниела пьет вино.
Чарли рисует.
Трогательный момент проходит.
– Где у Райана вечеринка? – спрашивает жена.
– В «Виллидж тэп».
– Так это ж твой бар!
– И что?
Она подходит и забирает у меня коробку с пастой.
– Иди, выпей со старым колледжским приятелем. Скажи, что гордишься им. И выше голову! Передай мои поздравления.
– Твои поздравления я передавать не буду.
– Почему?
– Ты ему нравишься.
– Перестань!
– Так и есть. С тех самых пор, когда мы жили в одной комнате в общежитии. Помнишь последнюю рождественскую вечеринку? Он только и делал, что пытался заманить тебя под омелу.
Дэниела смеется.
– Когда вернешься, обед уже будет на столе.
– Значит, вернуться мне нужно через…
– Сорок пять минут.
– Что бы я без тебя делал?
Она целует меня.
– Давай даже не будем об этом думать.
Я беру ключи и бумажник с керамического блюда возле микроволновки и выхожу в столовую, задержав взгляд на тессерактовой[1] люстре над обеденным столом. Дэниела подарила ее мне на десятую годовщину свадьбы. Самый лучший подарок.
У передней двери меня догоняет голос жены:
– Будешь возвращаться, возьми мороженое.
– Мятное с шоколадной крошкой! – добавляет Чарли.
Я поднимаю руку и выставляю большой палец.
Не оглядываюсь.
Не прощаюсь.
И мгновение уходит незамеченным.
Конец всего, что я знаю. Всего, что люблю.
* * *
Я прожил на Логан-сквер двадцать лет, и краше всего это место бывает в первую неделю октября. На память всегда приходит строчка из Ф. Скотта Фицджеральда: «Жизнь начинается заново с первой осенней свежестью».
Вечер выдался прохладный, небо ясное, и на нем прекрасно видна рассыпанная пригоршня звезд. В барах шумнее обычного, их заполнили разочарованные фанаты «Кабс»[2].
Я ступаю на тротуар под мерцающей пестрой вывеской «ВИЛЛИДЖ ТЭП» и смотрю в открытую дверь корнер-бара, найти который можно в любом уважающем себя районе Чикаго. Этому бару случилось стать моей местной забегаловкой. К дому он самый близкий – всего-то пара кварталов.
Я прохожу сквозь сияние голубой неоновой вывески перед окном и переступаю порог. Пробиваясь через толпу, киваю Мэтту, хозяину и по совместительству бармену.
– Только что рассказал о тебе Дэниеле, – говорю я Райану Холдеру.
Он улыбается. Для преподавателя-лектора вид у него весьма изысканный и ухоженный – загорелый, в черной водолазке, растительность на лице тщательно подстрижена.
– Чертовски приятно тебя видеть. Тронут. Дорогая? – Холдер трогает голое плечо молодой женщины, сидящей на соседнем табурете. – Ты не уступишь место моему старому другу? На минутку?
Женщина послушно освобождает табурет, и я сажусь рядом с Райаном. Он подзывает бармена.
– Мы хотим самого дорогого, что есть в вашем заведении.
– Райан, не надо… это ни к чему, – пытаюсь я отказаться.
Друг хватает меня за руку.
– Сегодня пьем самое лучшее.
– Есть двадцатипятилетний «Макаллан», – говорит Мэтт.
– Двойной. На мой счет, – заказывает Холдер.
Бармен уходит, и Райан тычет мне кулаком в плечо. Сильно.
За ученого его с первого взгляда и не примешь. В студенческие годы он играл в лакросс, о чем до сих пор напоминают его широкие плечи и легкость движений прирожденного атлета.
– Как Чарли и милая Дэниела?
– Отлично.
– Надо было взять Дэниелу с собой. Я не видел ее с прошлого Рождества.
– Просила передать тебе поздравления.
– У тебя чудесная жена, но это не такая уж новость.
– Каковы шансы, что и ты в ближайшее время остепенишься?
– Почти никаких. Холостяцкая жизнь с ее немалыми преимуществами меня вполне устраивает. А ты по-прежнему преподаешь в Лейкмонт-колледж?
– Да.
– Приличное заведение. Базовый курс физики?
– Точно.
– Значит, преподаешь…
– Квантовую механику. В основном вводную часть. Ничего жутко сексуального.
Мэтт возвращается с нашими напитками. Райан берет у него стаканы и ставит мой передо мной.
– Так ты сегодня празднуешь… – начинаю я.
– Экспромт. Несколько аспирантов организовали. Больше всего им хочется напоить меня и учинить суд.
– У тебя удачный год. Я еще помню, как ты чуть не засыпался на дифференциальных уравнениях.
– И спас меня ты. Не в первый и не в последний раз.
На мгновение под уверенностью и глянцем проглядывает бестолковый студент-весельчак, с которым я полтора года делил отвратительную комнату в общежитии.
– Павиа тебе дали за…
– Идентификацию префронтального кортекса как генератора сознания.
– Точно. Конечно. Я же сам в газете читал.
– И что думаешь?