Книга Приключения сионского мудреца - Саша Саин

А вот, дядя Веня любил громко петь, а иногда и танцевать! Он был маленького роста, лысая круглая голова с седыми курчавыми волосами по бокам, весь плотный, как пружина. Он очень любил моего брата, потому что все говорили, что они похожи. Тётя Соня, его жена, была потолще дяди Вени, и совсем не танцевала. Она даже с трудом ходила, согнувшись, забросив левую руку на поясницу ладонью кверху. Я это делал даже лучше, чем она, и поэтому, когда я, стоя на балконе нашего дома, замечал на улице идущих к нам тётю Соню и дядю Веню — забегал домой и показывал, кто идёт! Папа и мама в один голос восклицали: «Кажется, идут уже Соня и Веня!». А я убегал вновь на балкон, чтобы не пропустить других гостей. Иногда мои способности меня подводили, когда я пристраивался за тётей Соней, и ей однажды удалось это заметить, и все видели идущих двух «Сонь»! Одна — большая Соня, другая маленькая, но больше на неё похожа, чем она сама! Потому что настоящую, большую тётю Соню не всегда узнавала тётя Ася с расстояния! А мою — маленькую тётю Соню, она всегда узнавала и очень при этом смеялась! Она была довольна, что я смеюсь над тётей Соней, потому что по родству она была от нас дальше дяди Вени, и была троюродной сестрой моей бабушки. Из-за этого она ревновала, что мы больше любим более близких родственников. Конечно, тётя Ася не могла знать, что когда я её показывал, то тётя Соня ещё больше была довольна и тоже хорошо узнавала тётю Асю! Тётя Ася — сухонькая старушка с прищуренными от мудрости глазами и с постоянной косынкой на голове. Тётя Ася обычно приходила с 45-ти летней дочерью, худой, высокой, незамужней брюнеткой — тётей Зиной. Когда она уходила, мы от мамы тоже кое-что о ней узнавали. Часто с ними приходила дочь тёти Зины — 17-летняя Мира по прозвищу «Локш» — (Лапша), так назвала её моя мама за длинную худую фигуру и громкий взрывной смех. О худых и длинных моя мама говорила: «Дар унд ойх — щинкт мит ройх!» (Худой и длинный воняет дымом!). Моя мама была уверена, что именно из-за этого смеха она никогда не выйдет замуж. Наконец, приходила моя бабушка со своей дочерью Раей — сестрой мамы, и мы все рассаживались за круглый стол. Так было и в этот раз, который я запомнил, потому что папа не назвал дядю Веню в этот раз «лыгнером»! Он, наверное, и назвал бы, если бы тётя Соня, уходя от нас, не «наделала» в штаны! А дело было так: всё началось очень весело, бодро и мирно! Поели фаршированную рыбу с хреном! Дядя Веня запел: «Ой, гит, ин Москов, ой, ой, ой!» (Как хорошо в Москве, ой, ой, ой)! На что тётя Ася сказала: «Хорошо будет тогда, когда у меня на ладонях пирожки вырастут!». А моя мама возразила: «Лучше Москва дома, чем Москва на улице!». Мира — внучка тети Аси — громко и долго смеялась, сжимая низ живота, казалось, что она вот-вот написает в штаны! Тётя Рая рассказала анекдот: «Один приехал из деревни в Москву, потом вернулся домой и сказал, что в Москве есть: ситро, метро и мамочка!». Мира ещё громче и дольше смеялась, а тётя Зина, её мама, спросила: «А что ты так смеёшься?!». А тётя Рая сказала: «Кому не нравится, тот может отправиться!». Тётя Соня сказала тёте Рае, чтобы при детях она лучше рассказывала приличные анекдоты, и тут же узнала от тёти Раи: «А у тебя вообще номер восемь! И когда надо будет — вызовем и спросим!». Затем перешли к чаю! Пили из нового чайного сервиза, который подарила маме ко дню рождения, два года назад, дочь тёти Сони — Лиза. Это был уже не совсем сервиз, потому что осталось мало чашек, и чайник был с отбитым носиком. Мама нам объясняла, что тётя Соня очень жадная, и у неё глаза аж «вылазят», когда она видит этот сервиз, потому что ей жалко, что этот сервиз Лиза не ей подарила! «У неё дурные глаза, и после её ухода, когда она вспоминает о сервизе, каждый раз бьются чашки!» — так сказала мама. Попив немного чая с пирогом, и в этот раз тётя Соня похвалила сервиз, сказав: «Ах, какой чудный сервиз! Жалко, что Лиза купила только один! Сейчас таких нет!». Мама очень обрадовалась и ответила: «Можешь не жалеть, осталось всего несколько чашек!». Тётя Соня поинтересовалась: «А где остальные?». Мама ей объяснила, что благодаря её паршивым глазам он очень хорошо уже разбился! Тётя Соня поинтересовалась: «Из-за моих паршивых глаз?! Ой, Веня, что она говорит! Я от всей души!». Дядя Веня благоразумно промолчал и велел жене быстрее собираться домой, потому что уже поздно, и дети, наверное, пришли и ждут их дома. Но мама сказала: «Куда вы так спешите?! Вы никогда так рано не уходите! И ты, Веня, тоже знаешь, какая жадная твоя Соня! А, её папа — Паркер, прятал золото в печку!». «Мой папа прятал в печку?!» — возмутилась Соня. — «Да, твой! Вы все — Паркеры, были жадными! А Веня дурак, что взял такую корову!». — «В, таком случае, твой Муля ещё больше дурак!». Мой папа запротестовал, но это было уже лишним, потому что поднос с рыбой уже был на голове тёти Сони! Пока она снимала с себя рыбу, оставшиеся чашки сервиза опустились на то же место! Только тут тётя Соня поспешила к своему пальто, которое уже держал в руках дядя Веня, потому что мама искала в шкафу оставшиеся части сервиза! Больная спина не помешала тёте Соне быстро оказаться на лестнице! И там с тётей Соней и случилась эта беда!

Как выявить антисемита:

Спросите у любого прохожего: «Что такое Бердичев?». Если он ехидно улыбнётся, значит, это тот, которого вы ищите! Потому что уважающий себя антисемит должен знать, что такое Бердичев! Если еврей из Бердичева, находясь в другом городе, говорит, что он из Бердичева, значит, он не еврей! Потому что лучше признаться, что ты еврей, чем в том, что ты из Бердичева! Бердичев больше еврей, чем любой еврей на свете! Поэтому настоящий еврей всегда скажет, что он из Житомира или живёт около Киева! До войны евреи составляли большинство населения Бердичева, но с помощью немцев, а главное — местных полицаев, остались только те бердичевские евреи, которые успели улизнуть до прихода немцев или ушли в армию. В числе этих возвратившихся «воробьёв» после войны был и я. Вернее, раньше папа вернулся с фронта, а затем уже появился и я. Мама сказала, что папа меня купил в Германии, где я лежал на запылённой полке в магазине, и никто меня не брал! Другое дело Марик — мой брат, он был приобретён до войны и всю войну мучился с мамой в Казахстане в эвакуации! Хотя я и был с немецкой полки, но получился вылитый еврей, как и папа, а мама с Мариком — типичные славяне. У них были небольшие носы и уши! Они были красивые, как все неевреи! Мама даже говорила, что мой брат типичный цыган — такой же красивый! Так хотелось быть на них похожим! К тому же, они хорошо пели и танцевали, а Марик даже чечётку отбивал! А ещё он метко плевался и мог с большого расстояния попасть в человека — в меня, например! У него была противная, липкая слюна, я её не сразу вытирал, а показывал маме. Затем, уже за её спиной, я ему показывал большую фигу! Иногда получалось даже четыре на двух руках! Затем я злорадно улыбался, глядя, как мама его обрабатывает и возмущается, что Марик подставляет руки и не даёт, как следует, его побить! Он негодовал от несправедливости и кричал: «Смотри, он же смеётся!». Когда мама поворачивалась ко мне, отрываясь ненадолго от брата, то видела моё печальное, грустное лицо, и она снова принималась за работу! Дождавшись конца приятного зрелища, я перед ней выскакивал из комнаты, потому что за ней идти было опасно — у брата оставалось ещё много во рту слюны. Кроме того, у него были ещё кулаки, ведь он занимался боксом! Мне часто приходилось держать для него боксёрскую лапу, когда он отрабатывал удары. Он за меня обычно не заступался. Только однажды, когда я с товарищем из соседнего дома играл в послевоенных развалинах, недалеко от синагоги, нас остановили два подростка — возраста, примерно, как мой брат! Меня и моего товарища-украинца попросили сказать: «На горе Арарат растёт крупный виноград». Мы оба охотно это произнесли и т. к. справились с буквой «Р», были отпущены как неевреи! Прибежав домой, запыхавшийся и счастливый, я похвастал брату про удачную сдачу экзамена! И он тут же побежал искать экзаменаторов. Конечно же, в Бердичеве лучше быть цыганом или иметь хорошие кулаки! Очень понятна была ненависть неевреев к евреям! Неевреи старались, помогали немцам и думали, что уже всё, наконец! И вот, пожалуйста, после войны евреи вновь появились в Бердичеве, и среди них моя мама с сыном, и мой отец с фронта вернулся. Вернувшиеся обнаружили, что их квартиры разграблены местными жителями и просто заняты! А кому охота возвращать квартиру?! А тут евреи стали ещё ходить на местный рынок, в магазины, где и так было пусто на прилавках! К тому же, евреи очень хорошо разбираются в курах, твороге, и почти всегда выбирают лучшие образцы! Когда мама брала меня с собой на рынок, то я, почти всегда, когда она покупала, что-нибудь «последнее» слышал от других покупателей: «Из-за „них“ никогда ничего не купишь!». Я хоть и был маленький, но уже понимал, что «они» — это я, мама, папа, брат и все родственники! Иногда говорили: «Из-за этих евреев», или ещё противнее — «жидов»! Это слово обжигало, как кипяток! Мама в такие минуты не терялась и покупала даже лишнее, говоря: «Ах, так! Тогда я действительно вам ничего не оставлю!» Папа ей всегда потом говорил, что она когда-нибудь хорошо получит на базаре. На что мама ему отвечала: «Если ты трус, то сиди дома, а я одна буду ходить на базар!». Мы с братом знали, что наш папа не трус, много медалей получил на войне. Мы с удовольствием делали из них монеты, откусывая клещами ушки от медалей. Мой брат тоже не был трусом и однажды — в 16 лет — подрался прямо около дома с пьяным 40 летним мужиком — гостем нашего соседа! Тот решил: почему бы для полного удовольствия, после выпивки, не побить несовершеннолетнего еврея маленького роста? Тем более, повод был, брат держал на поводке тоже несовершеннолетнюю — полугодовалую овчарку. «Дай сюда собаку!» — рявкнул блюститель порядка и тут же кулаком ударил брата в лицо, но брат боксерским нырком ушел от удара и, вынырнув уже справа от рожи пьяницы, в свою очередь ударил того сбоку. Затем несколько раз головой прилипалы ударил о крепкую кирпичную стену дореволюционной кладки! Соседка с первого этажа — под нашим балконом, стала звать на помощь пьяному: «Коля, иды, якийсь еврэйчик бье!». «Якийсь» — какой-то, хотя она хорошо знала брата, меня и даже нашу собаку, которая ей почему-то часто с нашего балкона сквозь доски мочилась на голову, когда соседка сидела на скамеечке под балконом. Коля знал, что брат занимается боксом, и не выскочил из квартиры, но выскочила жена пьяного и стала кричать: «Мало вас немцы убивали!». Моя мама ей объяснила, что времена изменились и сейчас мы будем её бить! А дома мама сказала, что это все бывшие полицаи при немцах, которые выдавали и сами убивали евреев. Папа тоже согласился и добавил, что если бы не полицаи, то не убили бы его отца и беременных сестёр в Аннополе — в местечке, где он родился, и откуда не успели до прихода немцев уехать его родные. Бабушка добавила, что дядя Эпельфельд — муж её сестры, когда попал в концлагерь, в местную тюрьму в Бердичеве, больше боялся полицаев, чем немцев. Я эту историю, тоже часто слышал от дяди Эпельфельда и очень за него переживал, когда он рассказывал, как его с четырнадцатилетним сыном и женой повели на расстрел! Начальник лагеря — немец — оказался очень хорошим человеком и в самый последний момент забрал у конвоиров его и сына, а расстреляли только жену!