В какой‑то момент Власу стало жалко сокамерника, ведь больной человек. Но он сразу же осек себя. Ницше учил презирать таких недочеловеков. И все‑таки Влас, то ли из жалости, то ли из приличия, то ли потому, что все равно спать не хотелось, немного смущенно сказал гостю:
– Ну ладно, иди сюда, садись на мой «вертолет», а то ноги‑то застудишь.
При этом Влас подвинулся на край «вертолета», освобождая место. Гость подошел и послушно сел, поджав ступни босых ног под себя.
На Власа напало игривое настроение.
– Ну, так что ж, ты меня судить будешь?
После некоторой паузы гость кротко ответил:
– Буду.
– Прекрасно. Начнем-с. Суд открывается, господа присяжные заседатели. Задавайте вопросы подсудимому.
Влас был уверен, что своим игривым тоном собьет гостя. Но тот поднял печальные глаза на Власа и попросил:
– Пожалуйста, расскажите, как все было? – И так он просто это сказал, и столько сочувствия было в его глазах, что Власу захотелось сейчас же все-все про себя рассказать. Захотелось поплакаться, захотелось, чтобы хоть этот дурачок его пожалел.
И Влас начал рассказывать свою жизнь. Говорил он часа два, пока, наконец, не дошел до тех событий, которые привели его сюда, в камеру смертников.
– Ну, и встретил я в конце концов настоящих, серьезных заказчиков, – рассказывал Влас. – Вернее, они сами на меня вышли. Сразу задаток дали большой. Бесплатно выдали хорошее оружие. И дело‑то казалось беспроигрышным. Как сейчас помню: подогнал я дворами «Жигуленок» к месту операции, оставил его в подворотне. Огляделся, – никого. Четыре часа утра было, свежо, хорошо на улице. Светало. Вышел я из подворотни. Вот и фирменный магазин на другой стороне улицы, блестят витрины, внутри горит контрольное освещение. А дальше, как в Военном училище на стрельбище, встал на колено, гранатомет на плечо, прицелился, спустил курок. Граната прорезала утренний сумрак, и я уже не слышал звона стекла, а только увидел, как все взметнулось на той стороне улицы и стеклянные витрины заволок желтый дым, а мне в лицо ударила теплая волна воздуха. От этого удара я очнулся и побежал к машине, и дворами уехал… Ну, в общем, и все. Через месяц меня взяли. Кто‑то заложил.
Больше Власу ничего не хотелось рассказывать, да и нужды не было, ведь гость не судья, а всего лишь сумасшедший зэк, и ничем не сможет ему помочь. Выслушал – и за то спасибо.
Гость, как бы всматриваясь в душу Власа своим удивительным взором, тихо спросил:
– А что же ты про Надежду ничего не рассказал?
– Про какую такую Надежду?
– Да про ту девушку с собачкой, которую ты встретил в подворотне. Помнишь?
Власу показалось, что его вновь, как тогда у магазина, накрыла взрывная волна. «Откуда он про девчонку‑то знает? Про этот мой кошмар?». Власу стало страшно, но он решил не сдаваться и перешел на крик:
– Замолчи! Что ты ко мне в душу лезешь!? Я не хочу знать ни про какую девчонку!..
– Послушай, – прервал Власа гость, – не горячись. Ведь ты же не убил ее тогда. Ведь мог же убить, и не убил – доброе дело сделал. Так что же ты разволновался?
После этих слов гостя у Власа уже не было сил сопротивляться. Он как‑то сразу обмяк, и ему даже показалось, что от этих глаз все равно ничего не скроешь. Тут он подумал: «А может быть, я тоже схожу с ума?».
– А ее что, Надей звать? – жалостливо простонал юноша.
– Надеждой. Так расскажешь про нее?
– Расскажу… – Влас собрался с силами. – Я когда к машине бежал, она мне навстречу из подворотни вышла и сразу все увидела: и горящий магазин, и меня с гранатометом в руках. Мы с ней застыли друг против друга, словно вкопанные. Ее собачонка скулит, к ногам жмется. По правилам, мне бы эту девчонку, как свидетельницу, пришить надо было. У меня ведь в кармане пистолет был. Но что‑то дрогнуло в груди, пожалел я ее, не тронул. А ведь она меня, наверное, и сдала потом. Меня ведь по машине вычислили, а машину мою только она могла видеть.
– Нет, Влас, она вообще следствию осталась неизвестна и в милицию не обращалась. На тебя другие донесли.
– Кто?
– Твои заказчики. Это у них заранее все так разработано было.
Влас чуть не подпрыгнул от удивления:
– Так вот оно что!? Заказчики! А я‑то думал… Выходит, не зря я девчонку пожалел. Но все равно не укладывается у меня в голове, почему она в четыре часа утра пошла с собачкой гулять. Ведь она – соплячка еще, лет пятнадцать-шестнадцать, и что ее понесло ночью по городу?..
– Ее послал Отец наш Небесный.
– Какой Отец? Бог, что ли?
– Бог.
– А зачем Он ее послал‑то?
– Чтобы дать тебе возможность пожалеть человека. Ведь у тебя же выбор был: убить ее или оставить жить. Ты выбрал жизнь.
– Ну, а зачем это?
– Зачем? Лучше ты скажи: где Авель, брат твой?
– Какой еще брат? – снова встрепенулся Влас, как будто его по старой ране резанули. – Не было у меня никакого брата.
– Не было? А ты вспомни: Авель, Авель, брат твой.
После этих слов гостя Власа охватила черная тоска. «Это он намекает на того грузина Авеля, охранника из магазина. А какое ему‑то дело? Тоже мне, судья выискался. Что он меня мучает. Вот прибью его сейчас табуреткой, и все. Мне терять нечего, все равно – вышка…», – с этими мыслями Влас стал незаметно пододвигаться ближе к табурету.
– Для чего ты хочешь убить меня? – грустно спросил гость.
Власа прошиб холодный пот: «Ага, он еще и мысли читает! Прямо колдун какой‑то, экстрасенс… или…». После этого «или» Власу показалось, что у него в голове раздался щелчок и в глазах что‑то сверкнуло, но все‑таки Влас закончил свою мысль: «…или он – святой. То‑то я смотрю, он мне какую‑то икону напоминает. Да и про Бога что‑то говорил».
– Слушай, братишка, не хотел я твоего Авеля убивать. Не хотел! Я ведь не знал, что он в ту ночь в магазине дежурил. Заказчики ничего об этом не сказали. Просто, говорят, магазин взорвешь, и точка. А про мокрое дело речи не было. Не хотел я его убивать. Ты мне веришь?
– Верю.
– Хорошо, хоть ты веришь, а судьи вот не поверили; повесили мне это дело, как умышленное убийство, а вдобавок пришили десяток заказных убийств, слепили из меня настоящего наемного убийцу. Только я про те дела и знать ничего не знал. Да что уж теперь‑то говорить. Видно, судьба у меня такая – под расстрел идти.
Гость пристально посмотрел на Власа. И то ли Власу показалось, то ли на самом деле вид гостя несколько изменился. Это уже не был тот изможденный человек с печальными глазами, которого привел надзиратель. Гость как‑то весь оживился, казалось от него исходило какое‑то особенное тепло, взгляд излучал радостную надежду.
