А к Эдику так и льнет его жена Татьяна. Шепчет какие-то слова. Он на нее не обращает ровно никакого внимания. И правильно делает! У него есть своя жена! Она, Юлия! Эдик – это никакой не Эдик, а Родик! И пусть Татьяна не смеет к нему прижиматься! Но тогда делается непонятно, где же Эдик! Неужели в гробу? Нет, это невозможно! Где же, где же Эдик...
Сначала на кафель траурного зала для прощаний упали темные очки Юли. Потом она сама, надломившись в коленях, стала заваливаться прямо на гроб. Последнее, что отпечаталось в ее мозгу, были сложенные на груди руки покойника. Что-то в них было не так, но Юля не успела с этим разобраться, потому что сознание сначала заволокло сизым туманом, а потом молодую женщину целиком втянула в себя вязкая черная бездна, выдернув ее, как инородный элемент, из зала прощаний.
Очнулась Юля в автобусе, ей усиленно совали под нос ватку с нашатырем. Возможно, она не сразу сообразила бы, где находится, если бы не гроб, своими острыми краями тершийся ей о колени. Юля мигом все вспомнила. Ей хотелось еще раз вглядеться в Эдика, но спасительных темных очков на ней больше не было, а потому пришлось опустить глаза на ритмично раскачивающиеся кисти. И зачем только гробу эти идиотские кисти, как на знаменах...
Когда у могильной ямы опять сняли крышку гроба, Юля очередной раз поразилась свежему цвету лица того, кого все называли Родионом. Потом некстати вспомнила, что у покойника было что-то не так с руками. Она осторожно перевела на них взгляд, но сложенные на груди кисти уже прикрыли атласным покрывалом. Не отдергивать же!
Когда всем велели еще раз попрощаться с покойным, Юля вдруг развернулась и, с невесть откуда взявшейся силой растолкав родственников, сослуживцев Родиона, друзей, быстро прошла прочь от зева могилы и стоящего возле нее гроба к выходу с кладбища. На сегодня с нее хватит. Она и так на пределе возможностей. Ее догнала Татьяна, жена Эдика, попыталась вернуть. В конце концов, ей удалось уговорить Юлю не устраивать представлений. Юля не стала спорить с ней на предмет того, что представления устраивают другие, и послушно вернулась. О крышку гроба уже ударялись комья земли. Страшно закричала Юлина свекровь. Голос был до того леденящ, что перед глазами Юли опять поплыла кладбищенская земля. Поминки из ее памяти выпали вообще, потому что сознание с определенным интервалом заволакивалось мутным маревом, и поминающие наконец постановили уложить новоиспеченную вдову в постель и даже вызвать скорую.
* * *
Сослуживцы уговаривали Юлю выйти на работу сразу после похорон, чтобы не тосковать дома. Она же, вопреки просьбам и наставлениям, оформила очередной отпуск. Именно этот отпуск они собирались вместе с Родиком провести в Турции, но, когда муж наконец соизволит явиться домой, ни в какую Турцию они не поедут. Нет, ничего такого про возвращение Родиона Юля никому не говорила. Она была полностью в своем уме и не хотела, чтобы о ней составилось неправильное впечатление. Пусть все думают, что ей в кайф рыдать дома в одиночестве. Она рыдать не станет. Она будет ждать Родика и во время ожидания обдумывать, что же все-таки произошло. Юле виделась во всем случившемся какая-то чудовищная ошибка, это был специально срежиссированный кем-то спектакль. Главный герой был действительно мертв, от этого никуда не деться. Но что-то во всем было неправильно, начиная с того же оранжевого шнура...
* * *
Прошли положенные девять поминальных дней, потом сорок. Юля уже вышла на работу, с ней носились как с восставшей со смертного одра, но ничего существенного, что могло бы пролить свет на смерть Родиона, в голову так и не пришло. Согласившись наконец, со всеми, Юля начала называть мужа умершим, а себя вдовой. Она даже стала ездить на кладбище, где на свежем холмике пока стоял стандартный тяжелый крест с обсыпкой из каменного боя и фотографией Родиона на круглой керамической пластинке. Юля вглядывалась в лицо на керамике, но временная фотография была сделана некачественно, оказалась какой-то размытой, и молодой женщине каждый раз приходилось заново убеждать себя в том, что она сидит именно у могилы безвременно ушедшего мужа. Однажды ей даже удалось заплакать. Она посчитала это хорошим знаком. Может быть, вместе со слезами выльются из души физически ощущаемая изматывающая неопределенность, недоверие к окружающей жизни вообще. Она решила, что в следующий приход уберет все эти венки из искусственной хвои и целлулоидных роз, а вместе с ними траурные ленты и принесет живые цветы.
По пути с кладбища к дому Юля купила бутылку какого-то китайского сливового вина интенсивного фиолетового цвета. Девчонки из винного отдела посоветовали. Вино оказалось сладким и тягучим, как ликер. Родику понравилось бы. Он любил экзотические напитки. Любил... да, пора признаться себе, что Родик не вернется. Он умер. Умер.
Фиолетовое сливовое вино совершило в Юлином организме определенное действо, и она наконец заплакала. Сначала чуть всхлипнула, потом охнула, как бабы в кино над пришедшей с фронта похоронкой, а потом зарыдала так, что, наверное, слышно было соседям сверху, снизу и со всех сторон. Потом она оторвалась от стола, кое-как поднялась с кухонной табуретки и побрела в спальню. Там Юля рухнула на неуместно широкую супружескую кровать. Плакать в подушку было сподручнее. Она не заметила, как уснула.
Очнулась Юля от того, что почувствовала чье-то прикосновение. Открывать глаза не хотелось. Мало ли что приснится. Лучше подумать о чем-нибудь не таком смущающем. Например, о том, как ей придется завтра подписывать у начальства акты об окончании работ. Наверняка этот зануда, Николай Ильич, будет придираться к каждой букве. Впрочем, действие китайского сливового вина продолжалось. Юля удивилась, но ее все еще покачивало, будто на легких волнах. А уж если покачиваться – никак не с Николаем Ильичом...
– Юлюшка... – легким дыханием пронеслось рядом с ней.
Тело женщины напряглось. Именно с такой интонацией произносил ее имя Родик. Но его нет... Нет! Юля несколько дней назад твердо решила, что он умер.
– Я люблю тебя, Юлюшка! – услышала еще более отчетливо и в ужасе распахнула глаза. Над ней нависло лицо Родиона.
– Я, наверное, выпила целую бутылку... – вслух сказала Юля, глядя прямо в глаза того, кто представлялся Родионом.
– Да, и это хорошо, – прошептали знакомые губы. – Я всегда буду приходить к тебе, когда ты выпьешь немного вина.
Эти знакомые губы принялись ее целовать, нежно и невесомо, как бывает во сне. Юля не могла понять, страшно ей или хорошо, да и что там разберешь – в этом сне. Потом поцелуи ночного пришельца стали делаться все осязаемей и горячей.
– Родик, – охнула Юля и обняла склонившегося над ней мужчину за шею. – Я знала, что ты...
Он не дал ей договорить, потому что поцеловал в губы. А дальше уже вообще ничего не надо было говорить, поскольку гораздо лучше неистово прижиматься к любимому телу, отдаваться ласкам и поцелуям обожаемого мужа, ласкать его самой.
– Я не сомневалась, я всегда знала... – несколько раз начинала Юля, но Родион ни разу не дал ей договорить. И она наконец поняла, что ему все ясно без ее дурацких слов, а потому не надо тратить время на разговоры, надо целовать каждую клеточку любимого тела, надо распахнуть ему навстречу все свое естество и не думать ни о чем, кроме счастья их любви.
