Но нет, дружок, так мы играть не будем, подумал Пит, незаметно опуская руку в боковой карман куртки, где лежали кольца. Вот уж не думал, что они пригодятся!
Наручники Пит таскал в кармане для проформы. Просто знал, что идиоты-заказчики иногда требуют от курьера, чтобы он приковывал кейс с ценным грузом к своей руке: так им кажется надежнее. Чушь, конечно! Не говоря уж о том, что такое украшение привлекает ненужное внимание, так еще и смысла в нем нет никакого. В случае, если кто-то (опять-таки – только идиот!) действительно вздумает дико дергать кейс из держащей его руки, то связка разорвется в самом слабом звене – лучезапястном суставе курьера. После чего тот загнется от шока, напоследок шарахнув по кейсу таким зарядом боли и ужаса, что тот либо намертво замкнется, либо вообще лопнет. Для клиента разницы никакой: в любом случае содержимого кейса не увидит уже никто и никогда…
Но сегодня наручники были весьма кстати. Ехидно ухмыльнувшись в лицо суровому спутнику, Пит быстрым ловким движением пристегнул свою левую щиколотку к какому-то вполне подходящему стальному кольцу в полу.
Вояка изменился в лице и выразительно шевельнул губами: выругался, понял Пит. Он ободряюще улыбнулся майору – теперь они играют честно. Майор посмотрел на часы.
– На старт, внимание… – пробормотал Пит.
Одна! – показал на пальцах хмурый майор и потянулся к люку.
Пит положил руку на Джонни и приготовился.
Ну, малыш, теперь не подведи! Будь другом, подай мне эту дрянь прямо в ладонь, и я вышвырну ее к чертовой матери, на головы ящерицам и скорпионам, или кто там сейчас доживает под нами свои последние секунды…
2.Элизиум (Мерлин)
– Продолжай свой рассказ, отрок! – повелительно сказал Светлейший, после чего утомленно прикрыл глаза и надолго замер – прямой и неподвижный, как дерево.
Рури исподлобья метнул на него быстрый взгляд и снова потупился: Светлейший вовсе не умер и даже не уснул, хотя Рури казалось невозможным, что такой старый человек может жить.
Несомненно, Светлейший был самым древним стариком в Городе, однако он был здоровее и крепче самого Рури. Мальчик ежился от холода и с трудом сдерживал мучительный кашель, а Светлейшему нипочем ни сквозняк, продувающий покои, несмотря на тщательно забитый в щели между бревнами густой фиолетовый мох, ни едкий дым от чадящего в очаге пламени!
– Но я больше ничего не знаю, мой повелитель! – виновато сказал Рури.
– Тогда повтори то, что ты сказал о непонятном предмете, виденном тобой у лесных людей, – велел Светлейший.
Он протянул коричневую, сухую, как птичья лапка, руку к маленькой нише в стене комнаты, достал странной формы яркий сосуд, отвинтил крышку в форме маленькой чаши и налил в нее немного коричневой жидкости из сосуда.
Рури изумленно вытаращил глаза, забыв все, что собирался сказать: жидкость курилась паром, как будто ее только что сняли с огня, хотя дивный сосуд стоял в холодной каменной нише никак не меньше часа – именно столько длился разговор Рури со Светлейшим. Разговор, больше похожий на допрос.
– Я жду! – чуть раздраженно напомнил старик.
Рури очнулся.
– Эта… вещь, она была очень странная! Необычная! Сверху коричневая и на ощупь похожая на хорошо выделанную кожу безволосого зверя, а внутри белая, как снег, и не одним куском, а состоящая из множества тесно сложенных тонких кожиц, сухих и хрупких. Эти тонкие белые шкурки были все одинаковые, очень ровные, и на них были черные крапинки. Много крапинок, расположенных поперек, прямыми рядами. Как будто следы маленьких лапок. А на некоторых шкурках были красивые узоры из прямых и волнистых линий, вроде тех, которые в сильный мороз появляются на прозрачных досках, закрывающих окна замка.
Светлейший открыл глаза, поднял брови и внимательно посмотрел на Рури. Мальчик, несомненно, умен, подумал он. И наблюдателен, и наделен фантазией. Конечно, он еще очень мал, но может стать опасен, когда подрастет.
– Кто твои родители, отрок? – отрывисто спросил он.
– Кто мои родители? – Рури запнулся. Вопрос оказался неожиданным. – Моя мать, о Светлейший, – Тэти, Главная над ткачихами, а моего отца звали Вув, но я его не помню, он погиб на охоте, когда я еще не умел помнить.
Вув-Задира, вспомнил Светлейший, вопреки возрасту, не страдавший склерозом. Кажется, он приходился мне внуком или внучатым племянником? Вув-Задира, горластый парень, своенравный и непочтительный. Или просто дурак? Наверное, дурак! В пьяной компании распустил язык и принялся болтать, будто все старики в Городе, кроме Светлейшего, умерли в одночасье вовсе не случайно. Вовсе не по воле богов, пожелавших разом избавить избранный ими народ от ненужного и опасного груза лишних знаний, как гласила официальная версия трагических событий. Да, ума у парня было не густо, иначе он мог бы сообразить, что человек, способный в одну ночь избавиться от всех, кто не был моложе и невежественнее его самого, найдет способ убрать и неудобного болтуна.
– Вув, – повторил Светлейший вслух, вновь испытующе взглянув на мальчика. – Значит, ты чистой крови?
Парнишка гордо вытянулся.
Тем хуже, хмуро подумал Светлейший.
Он окинул быстрым взглядом хрупкую угловатую фигурку ребенка и отвернулся.
Если тебе повезет, безразлично подумал он, ты умрешь сам – от снежной лихорадки или от синей сыпи. Иначе мне придется снова пустить в ход порошок.
Тут он тихо и злорадно ухмыльнулся: надо же, порошок придумали для того, чтобы чистить керамику и пластик, снимать грязь с эмали кухонных плит и до блеска отмывать оконные стекла! Правда, порошок хорошо делал все это, но он также совсем неплохо отправлял к праотцам тех, кто был неугоден ему, Светлейшему. Впрочем, тогда он еще не был Светлейшим…
Рури поймал зловещий взгляд старика и вздрогнул всем телом. Интересно, а правду ли говорят, будто Светлейший живет так долго потому, что к нему переходит остаток жизни каждого, кто умер слишком рано? Если так, то старик бессмертен! Во время одной только последней вспышки снежной лихорадки в Городе умерли семнадцать человек, и среди них были очень молодые люди, даже совсем дети.
Рури снова поежился: его младший брат Тэт тоже умер, и Рури даже не видел, как это произошло, потому что мать при первых явных признаках болезни отвела Тэта в Последний Дом, и там его заперли вместе с другими обреченными. Тэт плакал, так плакал, он не хотел идти в Последний Дом, не хотел умирать, но мать не сжалилась и убежала, не оглянувшись. Она любила Тэта, но боялась заболеть. Все в Городе до ужаса боялись вдруг увидеть на своем теле серебристые пятна начинающейся лихорадки, один только Светлейший не боялся, и когда все дрожали от страха и молились, запершись в своих хижинах, он спокойно расхаживал по опустевшему внутреннему двору, иногда останавливаясь, чтобы проглотить маленькое белое зерно. Никто не знал, что это за зерна и где они растут: такие были только у Светлейшего, а он ничего об этом не говорил. А того человека, который осмелился Светлейшего расспрашивать, неожиданно убил гром. И странный то был гром: без молнии, вообще без грозы, в солнечный безоблачный день!
