Опустившись на одно колено перед его машиной, высокий парень со светлыми усиками на бледном прыщеватом лице ловко завинчивал гайки на заднем левом колесе со стертым сработанным протектором. Рядом лежали два колеса, оба новенькие, с ощетинившимися усиками шипов.
«Кажется он из третьего отряда, что этажом выше, — машинально подумал Левашов. — Из новичков. Аккуратно трудится, даже газету под колено подстелил. Значит, свои лысые колеса на мои решил сменять. А я лишь, как с месяц новые шины получил. Целый год дожидался…»
— Что же ты, гад, делаешь?! — Николай схватил парня за ворот рубашки, от сильного рывка она разорвалась по шву. От неожиданности тот выпустил ключ, который со звоном упал вместе с гайками, веером разлетевшимися по бетонному полу гаража.
Обида и гнев захлестнули Левашова. Уже не владея собой, он ударил вора Но прыщавый успел отклониться в сторону. Кулак, слегка задев его по макушке, врезался в багажник машины. Левашов почувствовал боль, на сжатых пальцах проступили темные пятна крови. Это на какой-то миг отрезвило Николая. Схватив с пола разводной ключ и угрожающе подняв его, он произнес:
— Пошли к начальству. Там разберемся, что к чему.
Прыщавый понял: Левашов шутить не намерен. Когда он выпрямился во весь рост, то оказался выше Николая на целую голову. Они двинулись к выходу. Пройдя метров тридцать, парень выкрикнул:
— Будто я один! У меня тоже на прошлой неделе два колеса заменили. Еле смену отработал. Заносит…
— Заносит! — презрительно бросил Левашов. — Вот и шел бы к завгару, поклонился бы в ножки. У своих же товарищей, гад, последнее отбираешь.
Что скрывать, в их таксопарке подобные вещи случались. Минувшим летом, например, точно за таким же занятием застали некоего Хрипунова. Взбешенный хозяин разутой машины так вмазал любителю чужих колес, что тот упал и, ударившись головой о трубу теплоцентрали, получил серьезное повреждение черепа. Потом был суд. Водителю дали год условно, а Хрипунову, которого с тех пор все презирали, пришлось уйти из таксистов. Сейчас он на продуктовой машине развозит по магазинам молоко и кефир…
Левашов толкнул тяжелую дверь актового зала, пропустил прыщавого вперед. Завгар Каштанов подписывал путевки на выезд. Крупная седая голова его возвышалась над толпившимся народом: невысокий Каштанов восседал на сцене, откуда, обычно велся инструктаж или читались лекции для водителей.
— Гололед, — гудел Каштанов, — ох, гололед, ребята. — Упаси вас Бог превысить скорость или, что хуже того… — Он оборвал фразу, но все без слов поняли, что хотел сказать завгар.
Когда очередь около начальства поредела, Левашов, обратившись к Каштанову, презрительно махнул рукой на забившегося в угол прыщавого. Каштанов понял ситуацию мгновенно, нахмурился, постучал костяшками пальцев по столу.
— Езжай в рейс, Николай, — решил он. — А как приедешь, разберемся. Я главному инженеру сей момент доложу.
Он отобрал у прыщавого (фамилия его оказалась Зеленин) ключи, не глядя, подписал Николаю путевку, и в знак сочувствия протянул большую теплую ладонь.
— Да, вот еще что, Левашов, — произнес он. — В гараж вернешься к пяти, отдохнешь до двенадцати, и до утра покрутишься у вокзала. Твой сменщик, похоже, занемог. Только что звонил, взял больничный. Грипп начинается, всем придется поездить сверхурочно.
Левашов хотел возразить, но, взглянув на Зеленина, в чисто воспитательных целях промолчал. Впрочем, до вечера еще далеко. Там видно будет.
С путевкой он пошел в медкабинет к фельдшеру Марине. Окончательная виза была ее. Марина Афанасьевна, двадцати лет, хрупкое, изящное создание, относилась к своим обязанностям более чем ответственно. Сколько водителей отстранила от рейсов, не счесть. Она прикоснулась к мускулистой руке Левашова тонкими прохладными пальцами, быстро обработала ссадины йодом. Измерив давление, удивленно подняла выщипанные в ниточку бровки.
— Пульс частит и давление выше нормы. Сто пятьдесят на восемьдесят пять, — строго произнесла она. — Что, Николай Николаевич, небольшой пикничок накануне, плохой сон?
Но совесть у Николая была чиста, как свежевыпавший снег за окном.
— Волнение и чисто эмоциональный стресс, — по-научному закрутил он. — Колеса с моей машины гад один хотел снять. Вот давление и подскочило. Всего с полчаса назад все случилось, еще не отошел.
Фельдшер, несмотря на молодость и отсутствие опыта в их делах, верно оценила ситуацию. Она дала ему две желтые таблетки валерьянки, заставила их проглотить, поднеся в прозрачном пластмассовом стаканчике кипяченую воду. Левашов спрятал подписанную путевку в карман и, внутренне успокаиваясь (похоже, «желтенькие» уже начали действовать), отправился в гараж за машиной.
3
После полудня погода окончательно испортилась. Вьюжило, мело, с почерневшего неба несся к земле крупный влажный снег. Ощутив неприятный холодок, Виталий поднял воротник. Он поправил шарф, замотал его потуже, стало немного теплее. Решительно наклонив голову, пряча лицо от встречного ветра, он зашагал к остановке на Октябрьском проспекте. Билеты на концерт Наташе уже переданы, теперь до шести он свободен.
«Новый год ровно через десять дней, — прикинул Левашов. — Завтра зарплата, сразу же займусь подарками. Жене — духи французские по ее заказу, шефу и Стебновской — какие-нибудь милые пустячки. Матери надо поискать что-нибудь по хозяйству или из одежды…».
Впереди парень в дубленке с видимым усилием тащил замечательную елку. Надо бы его обойти, но густая крона дерева заняла почти весь тротуар. Ступая в жидкий снег, Левашов обогнал счастливчика, и тут его окликнули. Владельцем елки оказался бывший однокурсник Борис Саркисов. Не виделись они наверняка больше года.
— Куда путь держишь? — осведомился Саркисов, взглянув на Виталия темными грустными глазами. — Елкой еще не запасся?
— Мне и нескольких веточек хватит, — беззаботно ответил Левашов. — Такая громадина только для семейного человека с детьми. И где ты ее раздобыл?
От ели исходил какой-то неприятный запах, похожий на бензин. Оказалось, что елку достал Саркисову знакомый гаишник и вчера вечером оставил ее у бензоколонки. Там она и провела ночь, впитав в густую хвойную крону все запахи большой дороги: автомобильных масел, мазута, этилированного бензина.
— И как ты от этой романтики дорог теперь избавишься? — спросил Левашов. — Такой амбре не для детей. Кстати, Боб, ты все еще в общежитии живешь?
— Обещают квартиру, — Саркисов грустно захлопал ресницами. — В очереди мы среди первых, как-никак два молодых специалиста. Главный говорит, еще с год надо потерпеть. А ты далеко собрался?
— В библиотеку, медицинскую. Хочу сменить книги по хирургии, да захватить что-нибудь из художественной литературы на дежурство.
— Пошли вместе, — Саркисов переместил дерево на другое плечо. — Сначала в библиотеку, я там сто лет не был, потом заглянем ко мне в общежитие.
