В конце концов я рассказала ему все как есть. Мне требуется спать не меньше, чем другим людям. На самом деле, когда со стороны кажется, будто я вижу десятый сон, я не сплю. Не могу себе представить, чтобы я добровольно погрузилась в бессознательное состояние одновременно со всеми. Я засыпаю – и действительно сплю, а не лежу в полудреме, которой перебиваюсь в течение недели, – только когда из-за башни Свободы вырывается солнце, согнав меня на другой край кровати, когда сквозь сон слышно, как на кухне возится Люк, готовя омлет из белков, а соседи выясняют, чей черед выносить мусор. Когда я получаю обыденные подтверждения того, что жизнь скучна, заурядна и не может вселять страх, когда в ушах стоит неясный гул, – только тогда я могу заснуть.
– Надо каждый день заниматься чем-то одним, – заключил Люк.
– Люк, я каждый день чем-нибудь занимаюсь, и не одним, а всем сразу.
Ответ, вопреки моим намерениям, прозвучал резковато. Я не имела никакого морального права на резкость: мне действительно следует каждый день заниматься подготовкой к свадьбе, однако я тупо пялюсь в экран ноутбука и грызу себя за то, что не занимаюсь этим каждый день. И это отнимает куда больше времени и нервов, чем сама чертова подготовка к свадьбе, а значит, у меня есть право злиться в свое удовольствие.
Вообще-то один вопрос я все-таки держала под контролем.
– Ты себе не представляешь, как я намучилась с приглашениями!
Свадебную полиграфию поручили китаянке, тонкой, как тростинка, чья природная робость приводила меня в бешенство. Я забросала ее вопросами: правда ли, что напечатанные приглашения дешево выглядят? Заметят ли, если приглашения набрать шрифтом, а адреса написать от руки? Одно неверно принятое решение – и меня разоблачат. Я жила в Нью-Йорке уже шесть лет – что равнозначно обучению в магистратуре по специальности «Как легко и непринужденно выглядеть состоятельной особой и современной горожанкой». В первом же семестре выяснилось, что сандалии «Джек Роджерс», фетиш студенческих лет, буквально кричали: «Мой провинциальный колледж с гуманитарным уклоном навсегда останется для меня центром Вселенной!» Я перешла в новую систему координат, а потому выкинула на помойку свои белые, золотистые и серебряные пары. Затем пришло понимание, что свадебный салон «Клейнфельд», казавшийся таким роскошным и воплотившим в себе самый дух Нью-Йорка, на самом деле штампует безвкусные наряды для жительниц предместий. Лично я присмотрела небольшой бутик в Нижнем Манхэттене, где на вешалках с достоинством покоились тщательно отобранные модели от «Маркеса», «Рим Акра» и «Каролины Эррера». Чего уж говорить о темных переполненных клубах, где яростно ревет музыка, а вход огорожен красным канатом, за которым бычится дородный охранник. Разве уважающие себя горожане станут проводить там вечер пятницы? Нет, конечно: мы идем в дешевую забегаловку где-нибудь в Ист-Виллидж, заказываем порцию салата фризе за шестнадцать долларов и запиваем его водкой с мартини. При этом на ногах у нас задрипанные на вид ботинки «Рэг энд Боун» стоимостью четыреста девяносто пять долларов.
У меня ушло шесть долгих лет, чтобы достичь своего теперешнего положения: жених-финансист; имя, на которое всегда зарезервирован столик в модном ресторане «Локанда Верде»; сумочка от «Хлое» на сгибе локтя (не от «Селин», конечно, но и не чудовищный баул от «Луи Виттон», который некоторые выставляют напоказ как восьмое чудо света). Шесть лет я неспешно оттачивала мастерство. Но когда планируешь свадьбу, темпы обучения резко возрастают. Оглашаешь помолвку в ноябре, месяц входишь в курс дела, и тут как снег на голову: ресторан в деревенском стиле, где ты мечтала устроить свадебный банкет, вышел из моды, и теперь последний писк – это переоборудованные старые банковские здания, стоимость аренды которых стартует от двадцати тысяч долларов. Еще два месяца штудируешь журналы для молодоженов, советуешься с гомосексуалистами из «Женского журнала» – и случайно выясняешь, что современная девушка с хорошим вкусом ни за что не наденет свадебное платье без бретелек. Остается каких-то три месяца, чтобы найти свадебного фотографа, который не снимает претенциозных портретов (а такого днем с огнем не сыщешь), подобрать оригинальный фасон платья для подружек невесты и найти флориста, который отыщет летом анемоны, потому что пионы – это для дилетантов. Один неверный шаг – и сквозь умеренный искусственный загар проступит вульгарная итальяшка, которая шагу не умеет ступить. Я-то надеялась, что к двадцати восьми годам смогу расслабиться и завязать с самоутверждением. Однако с возрастом эта схватка становится все более ожесточенной.
– А ты до сих пор не передал каллиграфу адреса своих гостей, – сказала я, хотя втайне порадовалась возможности лишний день потерзать пугливую китаянку.
– Составляю, – вздохнул Люк.
– Мне нужны адреса на этой неделе, иначе каллиграф не успеет надписать конверты к сроку. Я уже месяц тебя прошу.
– Я был занят!
– А я, значит, не была?
Склока. Куда противней, чем жаркий скандал, сопровождаемый битьем посуды, разве нет? По крайней мере, после скандала можно заняться сексом прямо на полу кухни посреди впивающихся в спину осколков с орнаментом «Лувр». Ни один мужик не воспламенится желанием сорвать с тебя одежду после того, как ты желчно сообщишь, что он забыл смыть за собой в туалете.
Я судорожно сжимала и разжимала кулаки, представляя, будто из кончиков пальцев вырывается липкая паутина ярости. Ну же, говори!
– Извини. – Я вздохнула как можно более жалобно, чтобы придать больше весу своим словам. – Просто я очень устала.
Лицо Люка просветлело, словно невидимая рука стерла следы раздражения, вызванного моей резкостью.
– Сходи к врачу, пусть пропишет тебе снотворное.
Я покивала с согласным видом; снотворное – это слабость в форме таблеток. Что мне действительно нужно, так это вернуться в прошлое и заново пережить начало нашего романа, тот просвет, когда ночь ускользала от меня, но я, лежа в объятиях Люка, не стремилась за ней угнаться. Несколько раз, очнувшись в темноте, я видела, что даже во сне уголки губ Люка загнуты кверху. Его добродушие, словно отрава, которой мы обрабатывали летний домик его родителей на острове Нантакет, было действенным средством против неизбывного, тревожного ожидания катастрофы. Однако со временем – если говорить начистоту, около восьми месяцев назад, когда мы обручились, – бессонница вернулась. Я снова отпихивала Люка, когда он пытался вытащить меня на утреннюю пробежку по Бруклинскому мосту, – а мы неизменно бегали по субботам в течение почти трех лет. Чувства Люка не похожи на слюнявую щенячью любовь – он явно видит спад в наших отношениях, но, как ни странно, только сильнее ко мне привязывается. Он словно задался целью снова меня изменить.
Я не из тех самоотверженных женщин, которые якобы не догадываются о своей тихой красоте и своеобразном очаровании, однако было время, когда я все-таки недоумевала, что Люк во мне нашел. Я красивая. Красота дается мне нелегко, но исходное сырье хорошего качества. Я на четыре года младше его – хотя, конечно, жаль, что не на восемь. Я люблю «экспериментировать» в постели. И, хотя под «экспериментом» мы понимаем совершенно разные вещи, у нас, по меркам Люка, отпадный секс. Да, я хорошо представляю, чем могла его привлечь, но в любом баре средней руки полным-полно девушек ничем не хуже меня, улыбчивых, готовых опуститься перед Люком на карачки по первому его слову, размахивая блондинистой, отнюдь не крашеной гривой. Девушек, выросших в домиках из красного кирпича, окна которых забраны белыми ставнями, а задний фасад не обшит дешевыми панелями, как дом моих родителей. Однако ни одна из этих правильных девушек никогда не сможет дать Люку то, что даю я, – ощущение ходьбы по краю. Я – тот ржавый, замаранный клинок, который грозит распороть аккуратные швы, скрепляющие звездную жизнь Люка. И ему нравится ходить по краю, нравится играть с огнем. По правде говоря, он не хочет знать, на что я способна, какие раны могу нанести. В отношениях с Люком я всегда нащупывала границы, пробовала их на прочность, определяя, когда «еще терпимо», а когда – «уже слишком». Но я начинаю уставать.
