– Красной книжечки у меня нет, – сказал Кармазин напряженным голосом. – Знаком качества не отмечен. Следовательно – литератор неопределенной художественной ориентации.
– Ну что же, – сказал Вергилин. – Вы в прекрасной компании. Николай Васильевич и Федор Михайлович, не говоря уж об Александре нашем всем Сергеевиче, также не имели удовольствия состоять в творческих союзах, да и Лев Николаевич с Антоном Павловичем не поспели… Надолго к нам?
– Как получится, – осторожно промолвил Кармазин, все еще сознавая свою избыточную словоохотливость, от какового порока много претерпел и с каковым всю жизнь безуспешно боролся.
– У вас есть где остановиться?
– Собственно, туда я и направляюсь…
Ему не без труда удалось избежать лишних подробностей о небольшой квартирке в трехэтажном, старинной архитектуры, домике на Святопармезанской, что досталась ему от дальнего родственника, вдруг решившего отряхнуть родной прах и податься в тепло и неизвестность исторической родины, а напоследок внезапно явить чудеса альтруизма, то есть свойства, согласно поверьям русского народа неназываемому этносу нисколько не присущего. А также умолчать и о причинах, вынудивших его покинуть просторную и комфортабельную обитель в большом, чего тут скромничать, городе, сколь самонадеянно, столь и опрометчиво полагавшем себя культурной столицей вселенной. Вместо этого Кармазин вдруг сощурился и спросил таинственным голосом:
– Вы ведь не хотите меня предупредить, что этот город никому еще не удавалось покинуть?
Вергилин коротко хохотнул.
– Скорее наоборот, – сказал он. – Мухосранцы рассеяны по всей нашей необъятной родине. Хотя и не всегда упоминают о своем происхождении вслух. Тот, кто здесь рожден, в душе навеки останется мухосранцем.
– Мухосранец, – повторил Кармазин, испытывая легкий когнитивный диссонанс. Ощущение нереальности происходящего не покидало его с того момента, как он ступил на эту землю. – Но почему не мухосранин? Или мухосранич?
– А как вам удобнее, – беззаботно сказал Вергилин. – Мы все едино поймем, о ком идет речь. Скоро и вы станете одним из нас и, кто ведает, на вручении вам какой-нибудь высокой награды в каком-нибудь, черт его знает, колонном зале с гордостью произнесете: «Я – мухосранец!»
Они уже покинули здание вокзала и теперь неторопливо пересекали пустую площадь в обрамлении безымянных толстокорых деревьев с пыльными кронами.
– Вы сказали: славный город, – заметил Кармазин. – Чем же он славен?
«Кроме названия», – прибавил он мысленно.
– Слава наша рассеяна в этом воздухе, – сказал Вергилин несколько высокопарно. – Ею пропитаны древние стены, не тронутые ни тленом, ни реставрацией. Она в людях этого города, простых, обычных. Вам по первости даже может показаться – средненьких. Так мы и есть середина. Золотая середина, центральный срез громадного этноса. Если угодно, квинтэссенция и лейтмотив.
– Звучит впечатляюще, – осторожно заметил Кармазин.
– Вы хотели сказать – громко сказано? – улыбнулся Вергилин. – Нет, громогласность нам не присуща, равно как и козлогласие, сиречь фальшь, во всех проявлениях. Мы люди негромкие и в то же время искренние. Мы вам понравимся.
– Только ли? – шутливо усомнился Кармазин.
Вергилин же, если и понял его, то весьма своеобычно.
– Не только, – сказал он, сделавшись вдруг серьезным. – Вижу, вы подлинный литератор, широко мыслящий и прозорливый. Да, не только люди и не всегда люди, хотя в подавляющем большинстве все же именно люди.
– Что же, к вам тут инопланетяне прилетают? – уточнил Кармазин с недоверием.
– Не прилетают, – поправил Вергилин. – А улетают.
Неясное чувство, одолевавшее Кармазина, сразу и многократно усилилось. К прохладе и растительным запахам утреннего воздуха примешался острый парфюм безумия.
Кармазин вдруг спохватился.
– Да что это я… – забормотал он. – Вы ведь не обязаны… Просто скажите, куда идти, я взрослый человек, уж и сам найду. Ведь вы, верно, ждали кого-то?
– Ждал, – кивнул Вергилин. – Но, подозреваю, нынче уж не дождусь. Да вы не беспокойтесь, мне это не в тягость, и эта ваша Святопармезанская здесь рядом. В Мухосранске всё рядом, всё близко, и ни до чего не бывает слишком далеко.
Исход
Прозрачным летним утром Вениамин Федорович Утюгов, работник умственного труда, слез с высоких ступенек пригородного автобуса прямо в высокую влажную от росы траву. В правой руке он держал пустую корзину, застланную вчерашней газетой, в левой – капроновую сумку с провиантом.
Автобус гукнул и унесся. Вениамин Федорович стоял неподвижно и озирался.
Пора, очевидно, пояснить, что так называемую вылазку на природу Утюгов совершал впервые за последние пятнадцать лет, иначе говоря – с момента окончания средней общеобразовательной школы с математическим уклоном. На тридцать третьем году рано проявившаяся у Вениамина Федоровича склонность к полноте перестала быть только склонностью. Утюгов попытался было заняться волейболом, но выяснилось, что он панически боится пущенного в его сторону со второй космической скоростью волейбольного мяча. Бег по утрам также пришлось оставить, поскольку город просыпался раньше, чем Утюгов, а наш герой не выносил любопытных взоров.
До нынешнего утра Утюгов боролся с гиподинамией тем, что возвращался с работы пешком. На вылазку в лес, да еще в одиночестве, его подвигли разговоры коллег и родственников о невиданном урожае грибов. Вениамин Федорович любил грибы.
Стоя совершенно один, лицом к лицу с шумящим на низкой ноте лесом, он чувствовал себя Давидом, готовящимся сцепиться с Голиафом. В отличие от Давида Утюгов был одет в джинсы, заправленные в кирзовые сапоги, в толстый свитер ручной вязки и застегнутую на все пуговицы штормовку. Утро было теплым, день обещал стать изнурительно знойным, но Вениамин Федорович не спешил облегчить свое боевое убранство. Он опасался комаров.
Неторопливо углубился Утюгов в чащу. Вскоре он набрел на гигантскую россыпь поганок и кропотливо выбрал ее всю. Дело в том, что Утюгов любил грибы, но видел их чаще всего в готовом к употреблению состоянии. Теоретически он допускал существование ядовитых грибов и даже проводил различие между грибом и мухомором. Но изощренное коварство поганок осталось для него тайной за семью печатями. Поэтому он, довольный собой и обрадованный легким успехом, продолжал свое движение вперед.
Неожиданно для себя Утюгов очутился на небольшой полянке, залитой солнцем. Он тут же решил отдохнуть и съесть одно яйцо вкрутую. Сколько он знал из рассказов бывалых людей, так на его месте поступил бы всякий грибник. Присев на пенек, Вениамин Федорович огляделся. В его умиротворенном сознании всплыло слово «благодать». Почему-то захотелось лечь прямо в траву, раскинуть руки и глядеть в густо-синее небо, вдыхая полной грудью запахи леса и слушая гудение далеких от цивилизации медоносных насекомых. Полянка была действительно хороша, и ее дикого совершенства не нарушал даже притулившийся в кустарнике космический корабль.
