Потому что я — и только я — знала, как это для него было мучительно, как ужасно. Именно мне, и никому другому, он рассказал о своих страданиях и разочаровании, и никто не имел права осуждать его за то, что у него когда-то была какая-то там жена…
— Ах, эта? Да Кристю вообще можно сбросить со счетов, — говорила мать моего будущего мужа и гладила меня по плечу. — О ней и вспоминать-то не стоит. — Ее губы презрительно кривились, словно речь шла о покрытых слизью, прозрачных ядовитых медузах. — Она очень его обидела, очень! Он такого не заслужил. Честно говоря, она была такой неуравновешенной, ну кто бы мог подумать? Такое заранее не узнаешь… — Ее взгляд опутывал меня и сжимал, но затем широкая улыбка смягчала эту удавку: — Ну, да бог с ней! А теперь давай-ка выпьем кофейку, и ты расскажешь о себе, ладно? Будем подругами, — ее рука соскальзывала с моего плеча. — Если послушаешь меня, — и я вся превращалась в слух, — все будет хорошо. Чаю? В пакетиках подойдет? С лимоном?
И я кивала, мол, да, конечно, и ее ухоженные руки брали металлическую банку, где лежали ровно уложенные рядами пакетики чая. Правда, сначала она предлагала выпить кофейку…
— Помни, — она доверительно склонялась к моему уху (теплое дыхание щекотало мне шею, пахло хорошими духами), — мужчина — голова, а женщина — шея, которая этой головой вертит…
Решение я приняла сама и благословения ни у кого не просила. Кто-то однажды сказал мне: если тебе нужен совет, выходить ли замуж, лучше не выходи — это значит, ты еще не созрела, а если ты не способна самостоятельно принять решение, значит, еще не готова к совместной жизни, когда придется нести ответственность еще и за другого человека. Поэтому, наверное, мы оба ни у кого не спросили разрешения, просто назначили дату и поставили в известность родителей.
Я была счастлива.
Знаешь, наверное, я всегда искала кого-то, кто будет обо мне заботиться, рядом с кем я буду чувствовать себя в безопасности. В этом нелегко признаваться, это звучит как откровение институтки. Но я не хочу обманывать ни тебя, ни кого-то другого… ни себя. Не на этот раз.
Итак, рядом с ним я ощущала себя главной, единственной и защищенной.
И когда почти в полночь у меня дома зазвонил телефон, и он взял трубку (а ведь пришел ко мне всего лишь третий раз, и я не просила его подходить к телефону), я удивилась, что кто-то так поздно звонит. Он, мой будущий муж, уже знал про Марека и смеялся: «Вот уж мне повезло, мне следовало бы послать ему цветы за то, что он тебя мне уступил», и я расцветала от этих слов… В общем, он поднял трубку и сказал:
— Алло, алло.
Никто не ответил на другом конце провода.
И тогда он сказал:
— Больше никогда не звони сюда, сукин сын.
Он повесил трубку, улыбнулся мне, протянул руку, и его голос смягчился. Он прижал меня к себе, крепко обнял и прошептал:
— Больше он никогда тебя не побеспокоит.
Наконец-то рядом со мной мужчина, который знает, как положить конец прошлому! Даже это сукин сын меня не возмутило.
Нет. Это было проявлением глубокой нежности. Желания меня защитить.
«Он почувствовал себя тут как дома, — радовалась я. — Это хороший знак».
Марек, с которым мы встречались два года, никогда не подходил к телефону в моем доме. И мне понравилось, что теперь все по-другому.
«Он запрещает досаждать мне звонками — значит, заботится обо мне», — радовалась я.
Идиотка!
Мы возвращались откуда-то вечером. Он крепко обнимал меня, его куртка царапала мне щеку, мы шли, прижавшись друг к другу. Слегка моросило, и огни, тысячи маленьких огоньков, отражались повсюду — на мокрых ветках, машинах, плитах тротуара. Мы шли в этом переливающемся свете, и в воздухе пахло приближающейся весной: этот дождь был прощанием с зимой, — и он говорил:
— Вот увидишь, мы будем так счастливы! Теперь все будет по-другому…
В этом по-другому звучала его мечта о нормальной жизни, о жизни со мной.
Я тоже хотела, чтобы все было по-другому. Иначе, чем до сих пор.
Когда он зажигал ночник, я стыдливо пряталась под одеяло, и у меня жаром загорались щеки. Я не хотела, чтобы он меня такой видел, а он стаскивал одеяло, придерживал мои сопротивляющиеся руки, шептал:
— Не бойся меня! Ты же моя…
Он целовал мне живот, утыкался головой в мой пупок — это такое странное, тревожное чувство, словно кто-то трогает тебя изнутри, — потом он клал туда ладонь, поднимал лицо, смотрел мне прямо в глаза:
— Ты родишь мне ребенка, да?
А я запускала пальцы в его темные волосы и таяла от счастья…
— Вот увидишь, у нас будет красивый дом, а наши дети…
И я видела этот дом и нас, счастливых, — и это было по-другому, то есть лучше, надежнее, навсегда, — и наших детей, которые прижимаются к нам и говорят: «Мамочка, папа, папа…»
— Я знаю, что с тобой будет по-другому, — повторял он, и мое сердце подпрыгивало от радости, и тело превращалось в одно огромное горячее сердце, все более емкое, набухающее, расцветающее, готовое любить.
— Я люблю тебя! О боже, как я люблю тебя! Как никого другого…
Я вставала с кровати, стаскивая простыню, — я не могла дефилировать перед ним при свете голой. Он лежал на спине и смеялся над моими ухищрениями, а я наматывала на себя простыню, как тогу, чтобы сходить на кухню и принести нам что-нибудь попить, а он внезапно набрасывался на меня в дверях, подхватывал на руки, и простыня падала на пол, и я оказывалась в его объятиях, обнаженная и сконфуженная…
— Я поймал тебя, и теперь уже не отпущу!
А я и не хотела, чтобы меня отпускали. И чувствовала, что это правда. И это в самом деле было так.
К сожалению.
Я помню, ты всегда просил меня быть осторожной.
Но я не слушалась.
Как-то на улице ко мне подошла цыганка. Мне было семнадцать лет, и на мне была яркая блузка. Когда на мою грудь падал мужской взгляд, верхняя пуговица почему-то сразу расстегивалась. Цыганка не была мужчиной, и блузка не расстегнулась. Она взяла меня за руку и сказала:
— Поди сюда, я расскажу, что тебя ждет.
«Ага, видали мы таких!» — подумала я.
— У меня нет денег, — ответила я, и это была правда.
Я носила тогда сумочку, сшитую Иоасей, — почти прозрачную, и в ней не было никаких, ну совсем никаких денег. Ничего в ней не было, но она была очень красивая и отлично смотрелась у меня на бедре.
Цыганка кивнула:
— Я знаю.
И добавила:
— Жизнь у тебя будет короткая, замуж выйдешь не один раз, иностранцам будешь нравиться… Много лет будешь прятаться…
Я перестала ее слушать, потому что была влюблена не в иностранца, а всего лишь в одного парня из Кельце, которому нравилась совершенно другая девушка, а ко всему прочему у него были проблемы с эрекцией. О чем я узнала четырьмя годами позже как раз от той самой девушки, в которую он был влюблен. Наверное, я не должна говорить тебе о таких вещах…
