Книга Гангстер - Лоренцо Каркатерра

Я пожал плечами:

— Поступайте как сочтете нужным.

— Я имею в виду: кто кого дурачит? Совершенно не думаю, что он растрогался бы, увидев нас рядом с собой. Наоборот, если бы он мог говорить, то сказал бы, чтобы мы проваливали ко всем чертям. С тобой… с тобой все по–другому. И всегда было по–другому. Так что нет никакой причины сейчас что–то менять.

— Вам нет никакой нужды что–то обсуждать со мной, — ответил я. — Ну, а он в таком состоянии все равно не может почувствовать чье–то присутствие рядом с собой, тем более понять, кто это.

— Твое присутствие он чувствует, — сказал Дэвид, стараясь заставить свой голос звучать твердо.

— Когда он умрет, я попрошу кого–нибудь позвонить вам, — сказал я ему, отвернулся и направился в сторону палаты, где лежал его отец.

— Ты и он похожи как две капли воды, — сказал Дэвид мне в спину. — Наверно, именно поэтому он все время так заботился о тебе. Вы оба — бессердечные ублюдки.

Шел одиннадцатый час душной нью–йоркской ночи, только–только началась трансляция из Анахайма матча «Янки», как дверь в палату номер 617В открылась. Я отвернулся от телевизора, ожидая увидеть медсестру. Вместо нее вошла хорошо одетая пожилая женщина. Вошла и бесшумно подошла к кровати. На вид лет под семьдесят, с густыми седыми волосами, старомодно зачесанными назад. Во всем ее облике — в изборожденном вызывающе незамаскированными морщинами лице, в пронзительно глядящих темных глазах — угадывался какой–то затаенный огонь. Ногти были покрыты ярко–красным лаком. Одета она была в темно–синий брючный костюм, впрочем, пиджак она сразу сняла и аккуратно положила в ногах кровати.

— Найдется стул для меня? — спросила она, не отводя взгляда от лежащего на кровати мужчины.

Я поднялся и подвинул ей стул, глядя, как она сделала еще несколько шагов, наклонилась и поцеловала старика в лоб. Ее пальцы погладили его неподвижные руки, потом она наклонилась еще ниже и что–то прошептала ему в самое ухо. Я никогда не видел ее прежде и не знал ее имени. Но то, как она двигалась, безошибочно говорило, что она переживает, видя его в таком состоянии.

Потом она выпрямилась и впервые с того мгновения, как вошла в комнату, посмотрела на меня. Ее глаза погрустнели.

— Вы, должно быть, Гейб, — сказала она. — Он часто говорил о вас. Еще когда вы были маленьким мальчиком.

— Мне всегда казалось, что он вообще не любил говорить, — сказал я; как ни странно, я сразу почувствовал себя вполне непринужденно в ее обществе.

— Это верно. — Ее лицо вновь осветилось чуть заметной улыбкой. — О большинстве вещей и с большинством людей. — Улыбка сделалась шире. — Я Мэри, — сказала она. — Если точнее, то я Мэри для всех, кроме него.

— И как же он называет вас? — спросил я, улыбнувшись ей в ответ. Ей нельзя было не улыбнуться.

Она вдруг непостижимым образом помолодела.

— Шкипер.

— Почему?

— Мы познакомились, когда мой отец катал его на своей лодке. Как только мы вышли из гавани, меня поставили к рулю, чтобы они могли свободно поговорить. Но он не услышал ни слова из того, что говорил ему отец. Он не сводил глаз с ребенка (хотя я вовсе не была ребенком), управлявшего сорокатрехфутовой лодкой. Был уверен, что мы все утонем, если не сейчас, то через несколько минут.

— Он ведь родился в море, — сказал я, опершись на спинку кровати. — И очень не любил говорить о том плавании.

Она кивнула.

— Отец научил меня управлять лодкой задолго до того раза. Я фактически выросла на воде. Но когда я заметила, что он смотрит на меня, и поняла, насколько ему не по себе, то решила немного позабавиться. И вот я, время от времени, то глядела на него с насмерть перепуганным видом, то бросала руль, то закрывала глаза, будто не знала, что мне дальше делать. А он от этого на самом деле пугался.

— Но он все же понял, что происходило?

— Минут через двадцать он решил, что или мне невероятно везет, или я умею обращаться с судном, но и в том, и в другом случае мы благополучно вернемся на твердую землю. Когда я в очередной раз скорчила испуганную рожу, он подмигнул мне. Вот и все. Так родился Шкипер, так я влюбилась в него.

— Вы любили его? — Не успев договорить, я пожалел, что не смог скрыть своего удивления.

— С того дня и до сих пор, — ответила она, снова повернувшись к человеку на кровати. — Ничего не изменилось, только время прошло, вот и все.

— Извините. Я не имел в виду ничего обидного.

— Не стоит извинений, — искренне сказала она.

— Просто я думал, что я знал о нем все, что стоило знать. Обо всех местах, где он бывал, и всех людях, с которыми он имел дело.

— Вы знали то, о чем он рассказал вам, — ответила Мэри. Она сидела очень прямо, держа плечи развернутыми. — То, что слышали, и то, что пережили.

— Но чего же я не знаю? — Я всматривался в лицо Мэри, пытаясь разглядеть ту нахальную девчонку, которой мужчина, лежавший сейчас в кровати, вручил свое сердце. Несмотря на безмятежный вид, нетрудно было догадаться, что эта женщина имеет представление о том, что такое опасность. Она появилась, словно облачко вечернего тумана — до этого часа я не имел ни малейшего представления о ее существовании, — битком набитая тайнами, которые, как я точно знал, должны очень скоро уйти навсегда.

— Есть несколько неизвестных вам вещей, — сказала Мэри, — которые помогли бы вам лучше понять то, что было. Я думаю, что рано или поздно он и сам рассказал бы вам обо всем. Ну, а теперь придется это сделать мне. Если, конечно, вы готовы.

— Вообще–то, я не в состоянии представить себе что–либо хуже того, во что он меня уже посвятил, — признался я.

Мэри — воплощение благообразного спокойствия — не торопясь окинула меня взглядом. Потом посмотрела на старика в кровати и сложила руки на животе.

— Может быть, вы хотите принести себе еще кофе? — спросила она.

У нас за спиной на экране беззвучно мелькали изображения. «Янки» после перебежки Тино Мартинеса вышли вперед в матче против «Ангелов».

Рядом со мной неуклонно приближался к исходу своей судьбы старик, бывший когда–то очень сильным, никого не боявшийся и сам наводивший на всех страх.

Напротив меня сидела женщина, с которой я познакомился менее пятнадцати минут назад. Ее слова обладали силой, способной напрочь изменить течение моей жизни.