1
Куклы
То было там, в тенистом саду,
Тень расчетливо притаившегося убийцы,
Тень на тени на траве, бледно-зеленой
На фоне кроваво-красного вечера.
В деревьях заливался соловей,
Бросая вызов Марсию и Аполлону.
В глубине сельский декор
Дополняла беседка, сплетенная
Из ветвей омелы…
Оливер Уиншоу перестал писать. Моргнул. Что-то привлекло — вернее, отвлекло — его внимание, мелькнув в поле зрения. Через окно. Вспышка молнии, похожая на блик фотоаппарата.
Вокруг Марсака бушевала гроза.
Этим вечером, как и во все остальные вечера, он сидел за рабочим столом и писал. Сочинял стихотворение. Его кабинет находился на втором этаже дома, который они с женой купили на юго-западе Франции тридцать лет назад. Обшитая дубовыми панелями комната, практически целиком заполненная книгами, в основном томами британской и американской поэзии XIX и XX веков: Кольридж, Теннисон, Роберт Бёрнс, Суинберн, Дилан Томас, Ларкин, Каммингс, Паунд…
Он знал, что ни за что не приблизится к высотам, которых достигли его «боги домашнего очага», но это не имело значения.
Оливер никогда никому не давал читать свои стихи. Он вступил в зимнюю пору жизни — даже осень осталась позади. Скоро он разведет в саду большой костер и бросит в огонь сто пятьдесят тетрадей в черной обложке. Больше двадцати тысяч стихотворений. Одно в день в течение пятидесяти семи лет. Наверное, ни один секрет в жизни он не хранил так тщательно. Даже вторая жена не удостоилась права прочесть стихи Оливера.
Он даже теперь не понимал, в чем черпал вдохновение. Вся его жизнь была долгой чередой дней, каждый из которых заканчивался стихотворением, написанным в вечерней тишине кабинета. Все они были пронумерованы. Он мог в любой момент найти то, которое написал, когда родился его сын, то, что сочинил в день смерти первой жены, и то, что сочинил в день отъезда из Англии во Францию… Он часто ложился спать в час или два ночи — даже в те времена, когда еще работал, потому что вообще спал мало, а преподавание английского языка в университете Марсака не слишком его утомляло.
Оливер Уиншоу готовился отпраздновать девяностолетие.
Этого спокойного элегантного старика знали все в округе. Как только он поселился в этом маленьком живописном городке, ему сразу дали прозвище Англичанин. Это было задолго до того, как его соотечественники саранчой налетели на старинные камни Марсака и окрестностей и прозвище утратило актуальность. Но теперь, с началом экономического кризиса, англичане стали уезжать из Франции туда, где лучше платили, — например, в Хорватию или Андалузию, и Оливер задавался вопросом, проживет ли он достаточно долго, чтобы снова стать единственным Англичанином из Марсака.
По пруду с кувшинками
Скользит тень без лица,
Угрюмый тонкий профиль,
Подобный тонко заточенному лезвию…
Оливер снова прервался.
Музыка… Ему почудились звуки музыки, перебивающие шум дождя, и сотрясающие небосвод раскаты грома. Играла не Кристина — она давно спала и видела сны. Да, классическая мелодия доносилась с улицы…
Старик досадливо поморщился. Гроза не стихала, окно кабинета было плотно закрыто, значит, звук включен на полную мощность. Он попытался сосредоточиться на работе, но проклятая музыка сбивала с мысли!
Уиншоу снова перевел взгляд на окно, пытаясь унять раздражение. Отблески молний сверкали сквозь шторы, струи дождя веревками хлестали по стеклу. Гроза как будто вознамерилась заключить городок в жидкий кокон и отрезать его от остального мира.
Оливер оттолкнул стул, встал, подошел к окну и раздвинул жалюзи: вода из центрального желоба извергалась на мостовую. Покрывало ночи над крышами то и дело подсвечивалось тонкими штрихами молний, похожими на фосфоресцирующую кривую сейсмографа.
В окнах дома напротив горел свет — во всех без исключения. Может, там вечеринка? Этот дом с садом, защищенный от любопытных взглядов высокой оградой, принадлежал одинокой женщине, она преподавала в Марсакском лицее — вела крайне популярный факультатив в подготовительном классе. Красивая женщина. Стройная элегантная брюнетка в расцвете тридцати лет. Сорок лет назад Оливер мог бы за ней поухаживать. Ее сад находился прямо под окном его кабинета, и он иногда подглядывал, как она загорает в шезлонге. Нет, здесь определенно что-то не так. Свет зажжен во всех комнатах, а входная дверь распахнута, так что виден залитый дождем порог.
А за стеклами — никого.
Балконные двери, ведущие из гостиной в сад, хлопали на ветру, как дверцы салуна, так что косой дождь заливал пол. Оливер мог видеть, как тяжелые капли бьют по плитам террасы, пригибают к земле травинки на лужайке.
Музыка совершенно определенно звучала из дома напротив… У Оливера участился пульс. Он медленно перевел взгляд на бассейн.
Одиннадцать метров в длину, семь в ширину, выложен плиткой песочного цвета. Вышка для прыжков.
Старик ощутил смутное возбуждение: так бывает, когда нечто непривычное нарушает рутинный уклад жизни, а он был глубокий старик и все его существование превратилось в рутину. Оливер окинул взглядом сад вокруг бассейна, переходивший в дальней своей части в Марсакский лес — 2700 гектаров деревьев и тропинок. Между садом и лесом не было ни каменного забора, ни решетки — только живая изгородь. На другом конце бассейна, справа, стоял невысокий пул-хаус.[1]
Оливер прищурился и взглянул на бассейн, на поверхность воды, колыхавшуюся под струями ливня, и внезапно понял, что видит… кукол. Он не ошибался, и, хотя это были всего лишь куклы, ему стало не по себе. Они раскачивались на воде, их светлые платьица промокли от дождя. Однажды соседка пригласила чету Уиншоу на кофе. Французская жена Оливера была по профессии психологом, и у нее имелась теория насчет огромной коллекции кукол в доме тридцатилетней холостячки. Она сказала мужу, что их соседка — «женщина-ребенок». Оливер попросил объяснить поподробней и услышал в ответ слова «незрелая», «избегающая ответственности», «беспокоящаяся только о собственных удовольствиях», «пережившая эмоциональную травму». Оливер сдался: он всегда предпочитал поэтов психологам. Но что, черт побери, делают в бассейне эти куклы? И где хозяйка дома?
Оливер Уиншоу отодвинул задвижку, открыл окно, и воздух в комнате сразу пропитался влагой. Косой дождь хлестал в лицо, и он моргал, вглядываясь в пластмассовые личики с застывшим взглядом.
Теперь старик ясно различал мелодию. Он слышал ее раньше, но не мог узнать, хотя точно знал, что это не его любимый Моцарт.
Боже… Что означает весь этот бред?
Вспышка молнии прорезала ночь, глухо пророкотал гром, вздрогнули стекла в оконных переплетах. Молния, уподобившись лучу мощного прожектора, позволила Оливеру разглядеть, что кто-то сидит на краю бассейна, ногами в воде. Тень от росшего в центре сада огромного старого дерева скрывала его от глаз окружающих. Молодой человек… Чуть подавшись вперед, он созерцал нелепый кукольный парад на воде. Оливер находился на расстоянии метров пятнадцати, не меньше, но угадал потерянный, блуждающий взгляд незнакомца, его безвольно приоткрытый рот.
