Писали в парламент, писали королю, порой чего-то добивались, чаще нет, а параллельно раскручивали агитацию против «насилий метрополии» по месту жительства. В 1767-м, по инициативе бостонского «крестного отца», богатейшего купца Джона Хэнкока, державшего чуть ли не треть порта, несколько общественников накатали и разослали по колониям «циркулярное письмо», очень красиво и правильно обосновывающее необходимость и законность объединения колонистов для «борьбы с тиранией». По ходу дела учиняли террор над чиновниками, пытавшимися, согласно королевским указам, хоть как-то бороться с контрабандой и злоупотреблениями. Над ними издевались, их бойкотировали, их жен травили и оскорбляли, порой особо упрямых даже били на улицах «неизвестные грабители в полумасках».
В конце концов, когда поток жалоб в Лондон дошел до правительства, в мае 1768 года в бостонскую гавань вошел и встал на рейде, следя за порядком и выборочно останавливая для досмотра снующие туда-сюда посудины, 50-пушечный корабль «Ромни». Эта крыша казалась солидной, и таможня осмелела. 10 июня был задержан, обыскан и конфискован за очевидную контрабанду лучший шлюп самого Хэнкока. А на следующий день какой-то морячок с «Ромни», решив снять девочку в одном из портовых пабов, был с ходу обвинен в «непочтении к американским дамам». Словно по сигналу, в городе начались погромы и избиения. Потрепанным и до крайности перепуганным таможенникам пришлось, спасая себя и семьи, бежать из города в крепость на острове под защиту армии. Это уже ни в какие ворота не лезло, и Лондон решил сделать топ ногой.
Анижедети
В первых числах октября в Бостоне высадилась морская пехота. Порт и пакгаузы были взяты под охрану, по городу зашагали патрули. В итоге всего за полтора года уровень контрабанды упал втрое, а таможенные сборы, напротив, выросли на 67 %, и основную часть контингента вывели. Несколько подразделений осталось, но это было уже не совсем то, на патрули сил не хватало, так что «солидные люди» оживились. Вновь начались волнения «простых, честных американцев»; вскоре таможеннику без охраны стало опасно появляться на улице, но, в отличие от прежних времен, под раздачу попали и чиновники других ведомств. Воздействовали по-всякому, от тривиального «насрать под дверью» до подливания чего-то типа касторки в молоко. У некоего Элиотта Спенсера, всего лишь писаря, одну за другой отравили трех собачек, принадлежавших его дочерям. А затем дошло и до крови.
Поздним вечером 22 февраля 1770 года несколько подростков от 9 до 15 лет, работавших мальчиками на побегушках в конторе купца Джона Миллера, младшего компаньона того самого Хэнкока, затеяли бить стекла в доме таможенника Эбенизера Ричардсона. Типа, чтобы прохладился. Некоторые историки называют это «своеобразным политическим протестом», ну и Бог с ними, для нас же важно, что в эту ночь случилось непредсказуемое. Обычно чиновники в таких случаях либо старались отсидеться (одному против стайки, хоть и подростков, страшновато, тем паче что детки портовые, бедовые, с ножиками), либо выскакивали с палкой. Но так уж вышло, что под один из кирпичей подвернулась беременная жена домовладельца, камень сильно разбил бедняге голову, она лишилась чувств и у мужа, решившего, что овдовел, сдали нервы. Резвящаяся детвора получила в оборотку выстрел из дробовика, после чего разбежалась, оставив на мостовой одного из своих, Кристофера Сейдера, «молодого парня около одиннадцати лет», истекшего кровью. На следующий день юристы Хэнкока попытались погнать волну о «детоубийстве», однако судья, выслушав показания Ричардсона и врача, засвидетельствовавшего, что молодая дама мало того, что пострадала, так еще и на грани выкидыша, дело возбуждать не стал. Мученика не получилось. Но по логике сюжет дошел до момента, когда мученики были настоятельно необходимы. А когда «солидным людям» что-то необходимо, они это покупают.
Смертники Свободы
5 марта 1770 года, спустя 11 дней после «детоубийства», некий Эдвард Джерриш, «человек молодой и горячий», по странному стечению обстоятельств должник мистера Брэдли, еще одного компаньона Хэнкока, крепко подвыпив, начал хамить часовому, охраняющему таможню. Солдат, как положено, оскорбления игнорировал, так что хулиган, наскучив, ушел, но через пару часов вернулся уже с дружками. На сей раз в часовых полетели не только оскорбления, но и камни, и в конце концов, когда Джерриш попросту начал хватать одного из солдат за грудки, тот ударил его стволом мушкета. На крики потянулась толпа, – вполне возможно, подготовленная, общим числом едва ли не в сотню душ, все под хмельком. Ситуация быстро накалялась. Уже звучали и призывы к расправе, и в конце концов часовые, бросив свои будки, которые «мирные демонстранты» уже пытались опрокинуть, отступили к лестнице таможни, прижавшись спинами к запертым дверям.
Вот в такой обстановке дежурный офицер, капитан Томас Престон, принял решение принимать хоть какие-то меры если и не по обузданию толпы, то хотя бы для спасения своих подчиненных. Собрав несколько солдат, он велел им примкнуть штыки и двигаться на усиление к часовым, поставив задачу спасти товарищей от расправы и защитить здание таможни от разгрома, а позже явился на место событий и сам. Толпа, тем временем, насчитывала уже «от 300 до 400 человек». Она накачивала сама себя, к тому же еще и некие люди, так и оставшиеся «неизвестными», раздавали «храбрым защитникам свободы Бостона» склянки с виски «для обогрева». Уже в сумерках в солдат полетели не только снежки и камни, но и невесть откуда взявшиеся «колеса и железные палки», – и в какой-то момент, когда начались травмы (странно, что не раньше), прозвучал первый выстрел. А вслед за ним и еще. Стреляли не залпом, в общем, почти не целясь, просто, чтобы отогнать, – и таки отогнали, но трое хулиганов были убиты наповал, еще один парнишка, похоже, даже не участник бучи, был смертельно ранен рикошетом, а пятая жертва скончалась через две недели.
Банду Престона под суд!
Наутро началась истерика. Уже 7 марта по городу ходили плакаты, наспех изготовленные местными художниками, – естественно, «очевидцами массовых убийств», – изображающие хорошо одетых, приличных людей, расстреливаемых войсками, выстроенными в правильные шеренги. Как позже выяснилось, координатором массового изготовления всех этих наглядных пособий был молодой гравер Поль Ривир, спустя несколько лет сыгравший видную роль на старте Войны за независимость, а пока что всего лишь активный «патриот», находившийся, кстати, в самой гуще скандала у таможни. Опасаясь провокаций, власти вывели войска из центра города на островной замок в гавани, но это никого не успокоило. Похороны «мучеников Свободы», в том числе и шпаненка Сейдера, которого почему-то десять дней не спешили предать земле (?!), вылились в совершенное безобразие под тяжелым хмельком и лозунгами типа «Нет тирании!». Резко вошли в моду «патриотические пирушки», где всех желающих покричать о «справедливом суде и скорой казни убийц» поили совершенно бесплатно и от пуза.
В итоге капитан Престон и его солдаты были взяты под стражу. Отдавать служивых людей на съедение по политическим соображениям в те времена считалось непозволительным, но то, что суд должен быть открытым и гласным, а приговор строго соответствовать преступлению, власти понимали. Поступить иначе означало бы подтолкнуть «умеренных» в стан «патриотов». Проблема заключалась с том, что ни один из «юристов Бостона» не соглашался защищать подсудимых. Все понимали, что выиграть дело не так уж сложно, но жить, а тем паче делать карьеру в Бостоне после этого будет затруднительно. Взялся за дело только Джон Адамс, довольно известный лойер из городка Престона, считавшийся одним из видных «патриотов». Его отговаривали, и сам он тоже понимал, чего это может стоить, но, как позже писал в мемуарах, «даже если бы моя репутация была испорчена, казнь бедных солдат впоследствии стала бы пятном на этой стране, не менее грязным, чем казни ведьм в былые времена. К тому же я рассчитывал доказать властям, что размещение гарнизонов в мирное время чревато нежелательными инцидентами, и мне это удалось, что было оценено по заслугам, и таким образом, я, поступив по-христиански, был еще и вознагражден общественным доверием».
