Моррис опустил взгляд на рюмку с ликером, стоявшую перед ним на столе. Потом бережно, очень бережно, взял ее за ножку и отодвинул на три дюйма.
— Они взяли детскую коляску, — сказал он, — потому что в ней можно было вывезти хотя бы самое необходимое. Плетеная детская коляска, забитая столовым серебром, памятными фотографиями, не знаю, документами… И вот они вышли. А по всему городу — плакаты. «Рыцари Ку-клукс-клана приговаривают к смерти Бич Человечества: католиков и евреев. Мы поразим их огненным мечом, и не будет их среди Нас…»
— Ну, вообще-то национальная гвардия штата должна была вмешаться, — заметил юный родственник хозяина дома. — То есть да, конечно, что толку в национальной гвардии, но все же мне кажется…
— И что же тебе кажется? — спросил Моррис. — Что именно тебе кажется? — Он улыбнулся.
— Что же с ними стало? — подала голос одна из женщин, и все присутствующие завозились и придвинулись ближе к Моррису.
— А я вам сейчас скажу. Они вышли из дома и двинулись к железнодорожной станции, каждую секунду ожидая получить пулю или удар прикладом или услышать крик: «Вот они, евреи!» Ожидая, что их вот-вот затащат в какой-нибудь закоулок или отволокут на городскую площадь. И вот они идут мимо своего магазина. В последний раз бросают взгляд на вывеску: «Вайс. Галантерейные товары». Этот магазин они создали на пустом месте — отец Вайса торговал вразнос, ходил от дома к дому с мешком на спине. А теперь… Вайс. Видный человек в городе. Кто только к нему не обращался! Если нужно пожертвование… — Мужчины закивали. Деловые люди такое понимают. — …нужен подарок… отрез ткани. Или пошить форму…
— О да! — подтвердил один из родственников.
— …для футбольной команды. Для оркестра. Если что-то нужно для города… К кому бегут? Вайсы давно, с полвека тому, стали частью города. Вот что значит «Вайс. Галантерейные товары». А что же этот город? Он восстал против них, он жаждет их крови, хочет видеть, как ветер раскачивает их тела. И вот магазин остается у них за спиной. Только представьте, какую горечь чувствовал Вайс, когда проходил мимо закрытых ставнями витрин и знал, что в любой момент, а главное — неизбежно эти витрины разобьют, а магазин разграбят и сожгут дотла. Сожгут то, на что ушла жизнь двух поколений его семьи.
Вайсы слышат свисток поезда и продолжают свой путь. Дальше, еще дальше. Пересекают площадь. А на Главной улице — они. Ку-клукс-клан. Там их сборище. Сколотили помост, сгрудились на нем в своих инквизиторских балахонах и оттуда, сверху, подстегивают, заводят толпу. Человек тридцать, а то и пятьдесят, в белых балахонах — и толпа городских жителей.
Но они идут дальше. Идут к поезду. Что замечает Вайс краем глаза? Неужели один из куклуксклановцев обернулся и посмотрел на них? Так? Нет, ничего. Они продолжают путь. Представляете эту жалкую процессию? Муж с женой. Трое детей и детская коляска, в которой лежит все, что они надеются сберечь.
Вот и перрон. Вот поезд. Люди рассаживаются по вагонам. Проводник что? Правильно, поглядывает на часы. Потом смотрит вдоль поезда направо, смотрит налево. Вот-вот махнет машинисту, что пора трогаться. Вайсы устремляются к поезду, они спешат, проводник торопит: «Заходите в вагон». Вайс пропускает семейство вперед, он зайдет последним, прихватив коляску, и он все еще слышит, понимаете, слышит голос куклуксклановца и шум толпы — они совсем рядом, на соседней улице. «Очистим нашу землю кровью… Смерть паразитам… Смерть тем, кто несет с собой смерть… Смерть евреям…» Он ставит ногу на ступеньку вагона. «Слава Господу, я спас свою семью». И тут кто-то кладет руку ему на плечо. Он оборачивается и видит трех мужчин в капюшонах.
Чернокожая девушка появляется на пороге гостиной с кофейником. Мэйра протягивает руку — остановить служанку.
— …Вайс оборачивается и видит трех мужчин. «Куда вы собрались?» — говорит один из них. Чей это голос? Узнает ли его Вайс? Да какая разница? Кто-то из местных. Наверняка заходил к нему в магазин. Но разве сейчас это имеет значение. «Куда вы собрались?» Второй мужчина держит в руке факел. Вот он передает его третьему, а сам подходит к проводнику, указывает на жену и детей Вайса, которые уже в вагоне, и жестом приказывает высадить их на перрон. И проводник подчиняется.
Поезд трогается. Проводник, оглянувшись, качает головой и заходит в вагон. А Вайс и его семья остаются стоять на пустом перроне.
«И куда же вы собрались?» — «Сэр, — отвечает Вайс. — Ведь в листовках написано, что евреи… что евреи должны уехать из города…»
Мужчина в капюшоне подходит к нему вплотную. И говорит: «Боже мой, мистер Вайс, это же не про вас! Вы — наш еврей…»
Взрыв смеха потряс гостиную. Один из кузенов Морриса зашелся кашлем. Жена Франка звонко шлепнула себя по бедрам и посмотрела на свою сестру Мэйру, которая уже осушала платочком выступившие от смеха слезы. Франк покачал головой и усмехнулся. Моррис повернулся к нему.
— Вы — наш еврей, — повторил Моррис и тоже покачал головой, а потом кивнул чернокожей служанке, стоявшей в дверях, давая знак: «Да. Теперь можно». И она вошла с кофейником на пасхальном подносе.
БЛЮДО ДЛЯ СЕДЕРА
Был там изображен человек со старинным ружьем — замок то ли фитильный, то ли колесцовый, из рисунка не разобрать, да и что евреи понимают в ружьях. Но все же он красовался на блюде, вокруг него — слова на иврите: маца, марор, карпас, то бишь ритуальные угощения пасхального седера, а около каждого слова — маленькое углубление. А в центре, стало быть, «этот парень», как Франк прозвал его, со своим мушкетом…
«Прямо-таки средневековая сцена, — думал он. — При таком одеянии ему бы скорее подошел арбалет…» На парне был то ли камзол, то ли длинный жилет и меховой колпак. Художник как мог изобразил стрелка, затаившегося в засаде, а на заднем плане, обернувшись мордочкой к зрителю, сидел кролик.
— Даже я, — обратился Франк к человеку из Нью-Йорка, — даже я, при всем своем невежестве, знаю, что охотиться для еврея — не кошерно.
Слово «кошерно» он произнес с некоторой робостью, будто говорил: не стану отрицать, слово это я слышал, но рассуждать на подобные темы мне бы не хотелось, поскольку одно лишь происхождение такого права не дает. Уж не знаю, к лучшему оно или к худшему, но моя связь с традицией — всего лишь случайность.
— Очень редкая вещь этот рисунок, — ответил ньюйоркец. — Сейчас объясню. Вы совершенно правы: нам действительно запрещено проливать кровь, за исключением быстрого, безболезненного и совершаемого с чувством уважения к животному забоя, который осуществляется обученным этому делу человеком с соблюдением необходимых ритуальных требований. Вы правы, эта охота не кошерна.
— Как и сам заяц, — вставил Моррис.
— И заяц, — согласился ньюйоркец. — В отличие от кролика.
— А чем отличаются кролик и заяц? — спросил Франк.
Человек из Нью-Йорка начал объяснять, а Франк подумал: «Я сам себе противен. На кого я пытаюсь произвести впечатление? Чего добиваюсь этим проявлением любопытства, этими „еврейскими“ вопросами? Ну что мне задело…»
