Он знал, как это происходит, он читал протоколы. Сухие строчки подчас звучат куда громче и пронзительнее, чем человеческий крик.
Урсула Ваглейн. Арестована восемнадцатого мая, допрошена, вину отрицает. Подвергнута пытке. Тиски для пальцев. Порка кнутом. Двадцатого мая признала участие в шабаше. Сожжена.
Арнольд Линс. Арестован двадцать шестого июня. Допрошен, вину отрицает. Подвергнут пытке. Тиски. Дыба. Прижигание серой. Тридцатого июня признал, что заключил договор с сатаной. Сожжен.
Жар пыточного подвала. Скучающий, утомленный взгляд дознавателя. Железо, веревки, угли. Треск ломающихся костей…
Почему они решили арестовать именно его? Причина только одна: обвинив его в колдовстве, люди викарного епископа смогут бросить на канцлера тень, хоть немного, но все же ослабить могущественного противника. Две армии выстроились по краям огромного шахматного поля. Черные нападают, белые защищаются, медленно отступая назад. Вот только фигурам, снятым с доски, уже не придется поучаствовать в розыгрыше новой партии — их сразу швыряют в печь, отправляют в небытие.
Бежать нужно сегодня же, тайком, одному. Он все подготовил. Открыл дверь, ведущую на чердак. Собрал дорожную сумку. Перекинул лестницу на крышу соседнего дома. На южном участке стены есть потайная калитка. Он знал про нее давно, несколько месяцев назад сумел изготовить с ключа копию. Калитка станет его спасением. Пока его преследователи будут думать, что он еще находится у себя дома, он уже выберется на тракт.
В дверь постучали. Уверенно, крепко.
— Господин Хейер! Господин Хейер, откройте. Его преосвященство ждет вас, дело очень срочное. Господин советник!
— Кто это?
— Блюмсфельд, капрал.
Блюмсфельд? Ах да, тот самый, из городской стражи…
— Почему так поздно?
— Простите, господин советник, но господин Фёрнер распорядился, чтобы вы немедленно прибыли в ратушу.
Нет смысла и дальше разыгрывать непонимание.
— Подождите, капрал. Я оденусь. Вы сможете проводить меня?
Показалось? Или за дверью действительно послышался смешок?
— За этим меня и отправили.
Хейер выглянул из окна, выходившего в проулок. Там, стараясь не шуметь, толпились полтора десятка солдат с горящими факелами. Неужели они и вправду принимают его за идиота?
Ждать больше нельзя.
Мешок на спину. Подоконник. Лестница. Ступать осторожно, чтобы шум не выдал его. Едва сойдя на крышу соседского дома, он услышал сзади глухой треск: стражники начали высаживать дверь. Времени совсем нет. Перепрыгнуть на крышу дровяного сарая. Кажется, это двор Йорга Циммера. Высокий тополь, растущий напротив, напоминает перевернутую виноградную гроздь. С крыши — спрыгнуть на мостовую. Удивительно, но он не только не подвернул ногу, но и приземлился совершенно бесшумно, как кошка.
Ночная тень заливала улицу с двух сторон, острый осколок луны прыгал между темными крышами. План был простым: пока стражники будут выламывать замки и обшаривать комнаты, он успеет добраться до заветной калитки. Ключ — вот он, висит на тонком шнурке, холодит грудь. Эти недоумки, конечно же, ничего не успеют. Хватит десяти минут. Главное — соблюдать осторожность.
Город спит. Силуэты домов словно вырезаны из черной бумаги. Дрожащее августовское небо кажется мягким и чистым, и только откуда-то с юга наплывает на него огромное облако — темное и изогнутое, словно чудовищных размеров лошадиное копыто.
Сзади послышались ругательства. Должно быть, солдаты уже обнаружили раскрытое окно и лестницу, перекинутую на соседскую крышу.
— Куда подевался этот урод?! — хрипло выкрикнул кто-то. — Я ведь говорил тебе, Свен: нечего с ним миндальничать, сразу надо высаживать дверь.
Другой голос, молодой, уверенный, наглый, ответил:
— Усохни, Башмак. Собачки быстро его найдут.
Хейер похолодел. Он прекрасно знал, что это за «собачки». Крупные, злобные псы с мощными челюстями, которых князь-епископ[4]выписал полгода назад из псарни в Ротвайле. Насмешка судьбы — ведь именно он, Герман Хейер, старший советник казначейства, проверял документы по этой сделке. Владелец псарни подробно описал все достоинства псов: послушны, свирепы, не знают страха, прекрасно подходят для охраны и розыска. Всего их было куплено полторы дюжины. Скольких солдаты привели сегодня с собой?
Сердце превратилось в трясущийся от страха влажный комок, его удары отдавались в ушах, сдавливали горло, толчками плескались в затылке. Весь план полетел к чертям: даже если стражники не настигнут его на улицах города, то будут знать про калитку, будут знать, в каком направлении он бежал, с рассветом отправят погоню…
Думай, думай!
Главное — сбить с толку собак, а для этого нужно пробраться к реке. Течение Регница делит город на две неравные части: бюргерскую и епископскую. Бюргерская лежит в низине, епископская — глядит на нее с высоты семи покатых холмов. Глядит высокомерно, спокойно. Град на семи холмах, франконский Рим[5]. Что стало с тобою, град на семи холмах? Ты обезумел, ты летишь в пустоту. Твои печи топят человеческим мясом, с амвонов твоих церквей проповедуют ненависть, и черный дракон — под благословение первосвященников и преданные крики толпы — пронзает ядовитым копьем грудь святого Георгия…
Река — вот его единственная надежда. Он должен добраться до нее прежде, чем тяжелые челюсти псов сомкнутся на его шее. Он найдет пустую рыбацкую лодку и переплывет на другой берег. Солдаты не смогут разглядеть его в темноте, речное течение унесет прочь его запах. Он обманет их, обманет этих человеко-псов, годных только на охрану и розыск, обманет хотя бы на время, выиграет полчаса или час.
Пересечь площадь Зеленого рынка, нырнуть в один из отходящих от нее узких змеистых проулков, добежать до реки. Не останавливаться, не оглядываться, не думать о том, что будет. Секундное промедление — смерть. Ошибка — капкан. Паучья сеть изогнутых бамбергских улиц затянет его, втолкнет в гибельный затхлый тупик, отрыгнет жирным, прогорклым дымом.
Издали доносилось злобное рычание псов, крики преследователей. Они гнали его, не таясь. С некоторых пор в Бамберге перестали удивляться охоте за живыми людьми. Аресты происходили по нескольку раз в месяц, и арестованного можно было уверенно называть покойником: из тех, кого уводили под руки в старую тюрьму на Соборном холме, лишь единицам удавалось вернуться домой.
