Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
Знахарка прикрыла тряпочку, пропитанную лечебными травами, парой толстых и сухих, и хрипло произнесла:
— Мой лорд, вы сильный драк, и эта рана больше не угрожает вашей жизни — я уж позаботилась. Берегите свое единственное дитя. Леди Амалия выполнила угрозу — больше вы не сможете зачать потомство.
Отец с ненавистью оттолкнул меня, да так сильно, что я больно ударилась об пол. Начала приподниматься на руках, но тут, неожиданно заглянув в проем между полом и днищем кровати, заметила с другой стороны комнаты роскошное желтое платье матери. Затем, застывая от ужаса, поняла, что напротив лежит ее окровавленное тело. На меня смотрели не прежние золотистые мамины глаза, а мертвые, тусклые, серовато-желтые. Крик застрял в горле, когда отец яростно прошипел:
— Будь ты проклята, Амалия! Будь уверена, я найду способ отомстить тебе… — Голос его сочился ненавистью, словно ядом. Отец немного помолчал и после передышки озвучил, видно, только что пришедшую в голову идею: — За твое предательство ответит дочь. Я позабочусь, чтобы она прожила достаточно долго, чтобы успеть продолжить мой род. Но каждый день она будет проклинать тебя, Амалия!
Раненый несколько раз судорожно, болезненно вдохнул и выкрикнул:
— Сатис!
— Я здесь, лорд Калем! — откликнулся стоявший неподалеку мужчина, тут же направившись к кровати.
Перед моим лицом возникли огромные начищенные сапоги. Заставив меня задохнуться от боли очередной потери, отец приказал их хозяину:
— Сальму выкинуть за ворота замка. Моя дочь достаточно взрослая, чтобы самой заботиться о себе. Оставить только гувернантку. Драка из рода Дернейских не может быть безграмотной и невоспитанной.
Старая няня метнулась мимо меня, рухнула на колени перед кроватью своего лорда, протянув к нему руки, взмолилась:
— Лорд Калем, пожалейте, она же ребенок, ей всего пять лет! Она не может отвечать за грехи леди Амалии, ведь Сафира — ваше дитя, плоть от плоти!
— Замолкни! — глухим от злобы и физической боли голосом приказал лорд.
Сатис схватил за шиворот Сальму и поволок прочь из комнаты. Старая женщина никак не могла подняться на ноги, путаясь в длинных юбках, плакала и прощалась со мной взглядом. Не знаю, что произошло дальше, передо мной все еще стоял мертвый взгляд мамы и горестный — няни. В один миг я лишилась всех, кого любила и кто любил меня. По спальне отца разнесся высокий пронзительный детский крик, наполненный болью и отчаянием, и когда чья-то оплеуха вновь свалила меня навзничь, поняла, что кричала именно я.
* * *
Наверное, этот печальный душераздирающий крик маленькой девочки по имени Сафира, потерявшей в один день мать и няню, и заставил очнуться, вырваться из тьмы, так долго окружавшей меня.
В нос ударил запах горящих смолистых поленьев — такой же, как у нас на даче, когда папа разжигал камин в сырую погоду, — а еще восковых свечей и застарелого пота. Не в силах открыть глаза, прислушалась к своим ощущениям: неимоверная слабость охватила все тело, словно я — желе, готовое растечься в любой момент, стоит только пальцем пошевелить. В области солнечного сплетения сильно болело. То ли живот, то ли грудь — сложно разграничить. Но мне кажется, именно эта выворачивающая наизнанку боль, став моей невольной союзницей, помогла удержаться и не вернуться в тот «разрыв», не раствориться в темноте…
Неожиданно надо мной что-то зашуршало, потом раздался женский голос. Из короткого предложения я сначала не поняла ни слова — язык был странным, совершенно незнакомым. Чья-то рука почти невесомо коснулась моей, погладила предплечье. Снова кто-то начал говорить, и в этот миг у меня в голове будто щелкнуло — я начала различать отдельные слова. И чем дольше говорил этот тихий голос, тем понятнее становилась чужая речь, словно всплывала на поверхность из глубин воспоминаний. Последние слова я точно поняла:
— Посмотри на меня, дитя мое! Всевышний простил тебя; все изменится к лучшему, грехи остались в прошлом, небесные врата закрылись пред тобою; тебя вернули на грешную землю.
Открыв наконец глаза, я уставилась на обращавшуюся ко мне женщину. Передо мной на краешке кровати сидела, судя по одеянию, монахиня — в черной сутане-балахоне, темном плате до плеч, завязанном под подбородком тесемочками, — натруженной суховатой ладонью поглаживая меня по обнаженной руке и успокаивающе воркуя.
Я сфокусировала взгляд на лице незнакомки, покрытом тонкой сеточкой скорбных морщинок, и посмотрела в ее полные печали глаза. Встретив доброжелательный взгляд, я судорожно вдохнула, от чего место, где обосновалась моя союзница-боль, вновь вспыхнуло. Прилагая неимоверные усилия, я с трудом приподняла удивительно тяжелую руку и дотянулась до места сосредоточения боли. Правда, не острой, а глухой, застарелой. Так и есть — под одеялом чувствовалась повязка. Кроме того, с каждой секундой я все лучше ощущала свое тело, но в то же время происходящее воспринималось как нереальное. Вроде бы вижу, ощущаю, но что-то идет не так… Но вот что именно?..
Заметив, что я пошевелилась, женщина быстро затараторила, немного наклоняясь надо мной:
— Не волнуйтесь, миледи, рана заживает. Кризис миновал. Это чудо, что вы выжили. Вы перестали дышать, сердце не билось, даже свеча потухла. Я начала молиться за вашу душу, и в этот момент свеча сама… сама вновь загорелась. Неожиданно вспыхнула, да так ярко, высоко, а следом вы закричали и очнулись. Это настоящее чудо! И в нашей обители… Вторые сутки вас караулим, и вам с каждым часом становится лучше.
Я слушала загадочную женщину, а в душе нарастали страх и непонимание. Попыталась громко спросить, но получилось сипло прокаркать:
— Где я? И почему не в больнице?
Теперь пришла очередь монашки округлять глаза и с непониманием смотреть на меня. Она осторожно произнесла:
— Простите, миледи, я не поняла, что вы сказали.
Надо мной неожиданно склонилась совсем молоденькая — даже, пожалуй, юная — девушка, не старше шестнадцати лет. Одетая в старенькое застиранное коричневое платье, которое туго обтягивало ее стройную, как мне показалось, чересчур худую фигурку. Голову девушки тоже укрывал плат, но из белой ткани, похожей на лен. С тревогой всмотревшись в мое лицо, она приподняла мне голову и попыталась влить в рот немного воды. В горле действительно ощущалась пустыня Сахара, поэтому я сделала судорожный глоток, потом еще один и еще. Даже эти действия утомили невероятно, на подушку я опустилась также с помощью девушки и закрыла глаза, пробормотав:
— Спасибо.
— Я не понимаю, что она говорит. Ты не знаешь, на каком языке сейчас говорит твоя госпожа? — Голос монашки звучал недоуменно.
Затем я услышала мягкий журчащий голосок, который явно принадлежал девушке:
— Не знаю, сестра. Я тоже не понимаю, что она говорит. Может, лихорадка окончательно повредила ей голову?
Мне стало страшно до ужаса. Я не понимала, что вообще происходит. Где я нахожусь? Как сюда попала? Где врачи и папа? Паника накатила удушливой волной, вынудив глубоко вдохнуть. И вновь боль вернула здравомыслие и заставила успокоиться. Я — Светлана Захаркина, мне двадцать шесть лет, русская, работаю заведующей сектором в научной библиотеке Энского государственного университета, а дополнительно преподаю дисциплины «Библиотечное дело» и «Документоведение» у студентов первого курса. Оба предмета я вела уже четыре года. Как только эта информация легко и непринужденно всплыла в сознании, стало чуточку легче. Затем я вспомнила, как, привычно припозднившись, покинула университет и села в автобус. Дальнейшее вызвало новый приступ боли во всем теле. И очередную волну паники.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
