Сперва пошли одни царапины – бороздки, заломы, помехи на старой пленке. А потом вдруг высветилась сцена: соревнование по легкой атлетике в Дерри, яркий день, огромные дубы шелестят налившимися за лето листьями, густые кроны сливаются в черноту, на траву тянутся косые тени.
Похоже, все в тот день здорово наорались, зрители от души подбадривали бегунов. Наверняка и птицы вовсю свистели, каждая на свой лад.
Но когда Рут вечером уселась на кушетке рядом с Питером, собираясь посмотреть запись, звука не было. Только легкий шорох проектора и знакомый запах разогретого металла.
Питер сначала направил камеру на мальчиков и медленно вел ее кругом – вот на беговой дорожке мелькнул один белый номер на спине, вот за ним другой. Когда финишировал последний участник, Питер направил объектив на толпу зрителей, поджидавших у белого каната на краю поля. Ой, а вот среди радостных лиц болельщиков мелькнула и Рут, хлопает в ладоши, улыбается. Рядом с ней какой-то мальчик, вот он о чем-то спрашивает ее, и Рут наклоняется поближе, чтобы расслышать его в общем гомоне. Питер так и остановил камеру на лице Рут, совсем позабыв о бегунах. А та, словно почувствовав на себе его взгляд через все поле, вдруг обернулась и посмотрела прямо в камеру.
С тех пор прошло столько лет, но и теперь, пересматривая запись, она снова переживает всю силу того мгновения, физическое ощущение на себе его взгляда – Питер в сотне ярдов смотрит на нее сквозь объектив кинокамеры. И снова то же чувство: расстояние исчезло, все вокруг расплылось, и галдящие мальчишки, и тени под деревьями, и полуденные высокие облака. Будто рукой прикоснулся он к нежной косточке у основания шеи на спине и притянул к себе поцеловать.
На пленке она машет Питеру в ответ рукой с другого конца беговой дорожки.
«Ладно. Хватит, перестань», – вот о чем она помахала.
Но он не отводил камеру, даже когда она отвернула лицо.
Через секунду она обернулась. Улыбнулась и изобразила руками прогоняющее движение, губы ее зашевелились, хотя, конечно, с такого расстояния он все равно не услышал бы ее.
Что она тогда сказала? «Перестань! Ты меня смущаешь!»
Сидя теперь в темной гостиной рядом с Питером и пересматривая отснятую тогда пленку, Рут удивленно разглядывала себя в молодости – надо же, как будто на другого человека смотришь. Она всегда была высокой, а на фотографиях рядом с мальчиками кажется поистине гигантской, возвышаясь почти над всеми. Ее рот – мой большой рот, как она называла его – широко раскрыт, она вместе со всеми выкрикивает приветствия бегунам. Темная помада была тогда в моде, но совершенно ей не идет, рот слишком велик для такого оттенка. Волосы прихвачены на затылке в хвост шарфом с рисунком из «огурцов», ей подарила его подруга, доктор Веннинг. Это была ее любимая вещица, Рут просто обожала этот шарф. Тогда ей казалось, что с ним она выглядит очень изысканно и утонченно. А теперь, спустя столько лет, старая женщина, разглядывающая себя молодую, видит лишь великаншу из сказки, крепкую крестьянку. Где же курочка под мышкой? А козочка, привязанная веревкой к поясу на талии? Ведро с колодезной водой?
И что же Питер углядел-то в ней такого?
Это ведь чудо, правда, – загадка, отчего люди любят друг друга?
Но она все равно закрыла глаза, положила голову Питеру на плечо и ясно вспомнила то ощущение его взгляда на себе, его жар.
И ту любовь, что была тогда между ними.
Пылесос гудел оглушительно, но она беспощадно тащила его за собой по комнатам первого этажа. Сколько же времени она не прикасалась к нему? Рут никогда не увлекалась домашним хозяйством, особенно летом, когда школа закрыта на каникулы и гостей в доме почти не бывает.
Наверное, со старой развалиной все-таки что-то не так, иначе с чего бы ему так скрежетать. Придется отнести в мастерскую, пусть починят.
Когда-то ей казалось, что настанет день, и подобные обязанности сами собой отпадут от нее. Столько десятилетий прилежного труда – дом директора школы должен содержаться в порядке, и она никогда не увиливала, делала все как следует – только в глубине души надеялась, что когда-нибудь ей все-таки за это воздастся.
Но теперь она знает, что готовить, чистить ковры и протирать пыль она будет всегда, покуда есть на это силы. В конце концов, она ведь должна быть благодарной за то, что у них были средства содержать – пусть и не самый опрятный – дом.
Но уж на второй этаж она пылесос не потащит. Никому из гостей не придет в голову туда подниматься. Она упрятала пылесос обратно в чулан и из мешка для лоскутов, болтавшегося на крючке в дальнем конце коридора, захватила старую майку Питера. Вернувшись в гостиную, пробежалась ею по книжным полкам и видневшимся краешкам столов, оборчатым шелковым абажурам, стеганым спинкам кресел. Пыль укоризненно поднялась в воздух. После шумных рулад пылесоса тишина звенела в ушах. Рут присела к пианино и взяла несколько аккордов – марш Мендельсона. Нога уверенно жала на педаль, но руки не помнили нот, и мелодия потерялась.
Да и некогда мне тут рассиживаться и музицировать, подумала она, поднимаясь. Вон сколько дел еще.
Надо зеркало над камином отполировать, совсем оно потускнело. Рут притащила из кухни древнюю шаткую стремянку и вскарабкалась по ступенькам. Но когда она потянулась к орлу, восседавшему на верхней части зеркальной рамы, стремянка угрожающе качнулась под ней. Отражение в зеркале тоже качнулось – ну да, под таким углом обычно падают со скалы. Рут осторожно переступила и покрепче уцепилась за каминную полку. Нет необходимости ломать бедро, чтобы показать свое усердие на ниве домашнего труда.
На кухне она включила радио, повязала передник и раскатала тесто для сырных пышек, которые обычно готовила ко всяческим школьным мероприятиям. Какое-то название у них есть французское – gougettes? gougères? А, сырные пышки, и точка. В холодильнике она потеснила кувшинчики с майонезом, горчицей и маринованными огурцами, полупустые склянки с приправами для салатов, баночки йогуртов и водрузила приготовленные противни, обернутые, чтобы тесто не заветрилось, на заставленные полки.
Потом приготовила себе бутерброд с ветчиной. Съела его прямо стоя у раковины, роняя на пол крошки.
За окном щеглы облепили кормушку-башенку. По радио заиграли Шумана. Она узнала пьесу – «Бессвязные сновидения»? Как-то так она называется. Да, на этой станции часто Шумана исполняют.
Она вдруг вспомнила, что давным-давно, еще в Йеле, они с Питером были на концерте Рубинштейна, и он исполнял как раз эту пьесу. У Рут была прекрасная память на музыку, хотя вот таланта, о каком она так мечтала, не хватало. Рубинштейн в тот вечер был немыслимо элегантен – во фраке, в волосах серебро. С их мест были хорошо видны его руки – огромные, как у портового грузчика. Тогда он показался им невозможно старым, хотя, пожалуй, ему было тогда не больше семидесяти. Моложе, чем она теперь…
Кажется, тот концерт был весной. Да, ранней весной. Талая вода бежала по улицам Нью-Хейвена. После концерта они с Питером вернулись домой – в трехкомнатную квартирку, как у всех семейных аспирантов. Раздвижные двери отделяют спальню и крохотную гостиную – тихонько поскрипывающий обогреватель и окно с витражом, которое открывалось вертикально. Коридорчик ведет в узкую кухню – умещается только плита в две конфорки. Туалет и душ спрятаны за шторкой в нише не больше чулана для метел.
