Наш институт находился в Софийском подворье, а недалеко от нас на улице Владимирской располагалось небезызвестное серое здание, построенное по проекту знаменитого Щуко, в котором размещался КГБ. Говорили, что с балкона ресторана, расположенного на крыше гостиницы «Киев», видны были стены внутренней тюрьмы КГБ. В один прекрасный день в нашей мастерской появился молодой человек, спросил начальника и отрекомендовался как представитель этой грозной организации, что само по себе не предвещало ничего хорошего. Однако его визит был весьма мирным. Оказывается, их ведомственная столовая была недогружена, и он предложил, чтобы мы в ней обедали, но пропуска себе оформили в спецчасти после проверки. Для нас наступили золотые времена. Кормили там вкусно, стоило это намного дешевле, и, кроме того, в буфете можно было купить икру и осетрину.
Правда, у меня был небольшой эксцесс, когда дежурный остановил меня на входе и сказал:
– Вообще у нас не положено пускать с бородой, но, учитывая ваш возраст (а надо сказать, что ко времени написания второй книги у меня появилась легкая седина), я думаю, что начальство возражать не будет.
После этого ко мне подошел один наш бородатый архитектор Сережа и попросил его провести, так как его не пускали по той же причине.
– Сережа, я рад буду тебе помочь, только после достижения определенного возраста.
– Какого? – поинтересовался Сережа.
– Ну, эдак лет через 20.
– Тогда пойду лучше сбрею бороду, – сказал расстроенный Сережа.
Аналогичное предложение от столовой поступило и сотрудникам моего издательства, так как оно находилось в том же подворье. Время трапезы у нас совпадало, отличный и недорогой обед способствовал хорошему настроению, так что скоро я перезнакомился со всеми сотрудниками издательства. Особенно хорошие отношения у меня установились с главным редактором. Он очень любил плакаться мне на нерадивость и аполитичность авторов. Он жаловался на то, что они недостаточно ссылаются на директивные документы, что применяют много иностранных терминов, что библиография изобилует трудами зарубежных авторов, в основном, капиталистических стран. Я сделал вывод, что он больше принадлежит организации, которая нас кормит, чем своему издательству.
И вот, когда редактирование моей книги подошло к концу, мне позвонил редактор и сказал, что меня хочет видеть главный. Не успел я переступить порог его кабинета, как он вскочил с кресла, воздел руки горе и запричитал страшным голосом:
– Александр! Что же ты с нами делаешь? Так и знай, что несмотря на наши хорошие отношения, я эту книгу не пропущу.
– А что, собственно произошло?
– Он еще спрашивает! Во первых, ты рисуешь голых баб.
– Каких еще голых баб?
– Вот, вот смотри рисунок 38.
– Так это же классические пропорции человеческого тела, силуэт женщины.
– Не дури мне голову. Это никакой не силуэт, это голая баба. А если тебе нужно показать пропорции человеческого тела, так нарисуй одетого мужика и обмеряй на нем все, что тебе угодно. Это нужно или убрать, или переделать. Теперь, что это ты нарисовал на следующем рисунке, какой-то однорукий инвалид с клешней. Вот написана его фамилия «Модулор».
– Это не я нарисовал. Это Корбюзье нарисовал.
– Вот и хорошо. Корбюзье нарисовал все наперекосяк – он известный абстракционист, а ты возьми, да и исправь. Ты же у нас социалистический реалист. А вообще, я тебе должен сказать, что с рисунками у тебя плохо дело. Вот у тебя раздел «Архитектурный рисунок» – сплошные церкви. Прямо не справочное пособие, а Евангелие. Да еще старье. Все придется переделать.
– Но я же взял для примеров рисунки классиков архитектуры, чтобы показать, как они работали акварелью, пером, углем.
– А ты не бери классиков. Возьми и сам нарисуй. Что, у нас мало новых зданий на Оболони, на Березняках? Нет, рисунки необходимо переделать. А что у тебя тут за ссылки на зарубежных авторов? М. Тваровский. А второй инициал?
– Это Мечислав Тваровский, он поляк. Поляки не пишут второго инициала.
– Они не пишут, а мы пишем. Узнай и поставь. Идем дальше. А. Дюрен.
– Не Дюрен, а Дюрер. Это великий немецкий художник эпохи Возрождения.
– Ну вот, сам говоришь – великий. Так посмотри его биографию и узнай, как звали папашу. А библиография вообще никуда не годится. Что это за Н.А. Рындин, 1908 год. Кто это может проверить, что он делал после революции. А твой поляк Тваровский не был часом в «Солидарности»? Ты можешь принести справку от посольства? В общем, так: все ссылки на книги, изданные до 45-го года убрать. В предисловии сошлись на последние постановления партии и правительства. На все исправления даю тебе месяц. Желаю тебе успехов, и чтоб знал в дальнейшем: главное – это политическая направленность.
Я пошел к своему редактору с тяжелым сердцем и начал ей излагать беспросветное содержание нашей беседы.
– А вы не переживайте, – скажу вам по секрету, что за месяц он все забудет. Так что мы минимум исправим, уберем обнаженную даму, да простит нам Дюрер, исключим старую литературу и все пройдет как по маслу. Сроки уже поджимают.
Действительно, когда я пришел к нему через месяц, он был уже в более благодушном настроении:
– Ты все исправил? Давай посмотрим выборочно. Нука, покажи предисловие. Ага, постановление о строительстве есть. Уже хорошо. Так, теперь посмотрим библиографию. Так, так, 1965 год, 1960-й, 1971-й… Вот видишь. Можешь, когда хочешь. Совсем другое дело. Голых баб нет? Остальное на твоей совести. Я подписываю, но надеюсь, что ты нас не подведешь.
И рукопись пошла в работу. ЛИТ (цензура), набор, верстка, корректура, правка и т. д.
Уже в Филадельфии, вспоминая об этом, я думал, каким длительным и мучительным был этот процесс. Передо мной лежат две маленькие дискетки. На них поместилась книга объемом 25 печатных листов, которую написали мы с Леночкой в Филадельфии и издали с помощью великолепного профессионала-полиграфиста Исаака Вайнштейна.
Книга «Лики великих» о жизни и творчестве великих эмигрантов – деятелей искусства. На этой дискетке вся рукопись с иллюстрациями, заставками, обложкой и титульным листом. Ее можно взять и сразу передать в типографию.
LAS VEGAS
Мучительный процесс издания книги стал для нас в Филадельфии, с одной стороны, намного проще, с другой, – намного сложнее. Проще потому, что сам себе редактор, корректор, наборщик, художник, не зависишь ни от цензуры, ни от каких издательских деятелей в штатском. Никто от тебя не требует устанавливать имя и отчество Рембрандта, не ищет голых баб и не вымарывает иллюстрации с религиозной тематикой. Сложнее потому, что почти невозможно найти издателя, который бы хотел быть дистрибютором (реализатором) книги на русском языке. И самая малоприятная деталь состоит в том, что платить издателю нужно из собственного кармана.
– Я слышал, вы закончили книгу, – звонит вам такой издатель, в прошлом научный сотрудник, узнавший о вас с помощью непонятных источников. – Сейчас вы, наверное, не можете решить, куда ее нести и где ее издавать. Я вам хочу посоветовать принести ее мне.
