Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 144
Радость моя была безмерна, тем более что предстояло воевать вместе с моим беспутным дядюшкой. Разумеется, мы с Артамоном встречались и после побега в Роченсальм, но прежней дружбы не получилось – я несколько завидовал ему, что он уже сейчас являлся человеком флотским, а он глядел на меня свысока, потому что я, увлеченный занятиями моими, сделался, по его мнению, совершенно сухопутным человеком. Сам же он вел себя, как надлежит бравому моряку, и шестнадцати лет от роду был с большим шумом изловлен пьяный на квартире известной петербуржской девицы вольного поведения и препровожден обратно в Кронштадт, после чего за ним там следили особенно строго.
Артамон прижал меня к широкой флотской груди и тут же познакомил со всеми приятелями своими. Среди них оказался и Алексей Сурков, третий наш родственник (дальний, приходившийся дядюшке моему кузеном, а мне, как ни странно, племянником). Тут бы я мог долго описывать, как осваивался на судне и как новые мои друзья устраивали мне всяческие подвохи. Одна лишь история, как мне рекомендовали подать прошение контр-адмиралу о переводе моем из толмачей в судовые кранцы, дает полное представление о шутках, кои в ходу среди флотских.
Здесь не место для подробного рассказа о наших военных действиях, для этого требуется иное перо и иной склад ума. Скажу лишь, что Сенявин честно делал все то, что от него требовалось по обстоятельствам, кои сперва благоприятствовали нам, а потом переменились. Мы вынуждены были отказаться от плодов наших побед в угоду – чему? Политическим реверансам, которых мы тогда не понимали и понимать не желали.
Я вернулся в Отечество свое девятого сентября тысяча восемьсот девятого года. Покинул же я его десятого сентября тысяча восемьсот пятого. Четыре года, день в день, провели мы в плавании, сперва столь успешном, потом столь тягостном. Последнюю часть пути я перенес плохо – здоровье мое ослабело от плохого питания и от переживаний душевных. Мы возвращались, как побитые псы, и оттого меж нами не было более согласия.
Прибыв в Ригу, я едва добрался до известного трактира «Отель де Пари», где снял комнату и первым делом написал письма в Санкт-Петербург. Состояние мое не позволяло сразу двинуться в путь, хотя душа летела и рвалась к Натали. Артамон, бывший куда бодрее меня, на другой же день уехал, взяв письма и назначив мне свидание через две недели в Летнем саду. Сурков отправился вместе с ним. Я остался лечиться и сгорал от нетерпения.
Наконец пришло письмо от матушки. Она писала, кроме всего прочего, что Натали сделала удачную партию и вышла замуж за человека богатого и светского. Ничего в том удивительного, как я потом понял, не было – я пропадал невесть где четыре года, а девичья молодость длится недолго. Но в разум я пришел уже потом.
Легко вообразить мою растерянность, отчаяние и все те проделки, на которые способен влюбленный и отвергнутый чудак, начитавшийся впридачу «Страданий бедного Вертера» сочинителя Гёте, ставшего тогда образцом для подражания всем молодым болванам, коих обманули легкомысленные красотки. Пистолеты лежали на столе моем, я три, не то четыре раза переписал завещание и выстриг себе сбоку препорядочный пук волос, чтобы после смерти моей он был послан в черном конверте счастливой изменнице и навеки смутил ее покой.
Тогда-то и пришел ко мне посыльный от г-на Шешукова. Николай Иванович незадолго до того получил чин вице-адмирала и был назначен командиром Рижского порта. Читая бумаги, присланные с английского транспорта, он нашел в списках мое имя и приказал меня сыскать.
– Ну, вот мы и встретились, – сказал он, когда я пришел к нему в кабинет. – Видит Бог, не так я представлял себе эту встречу. Но я рад, что ты вернулся целым и невредимым. Что ты собираешься делать? Очевидно, вернешься в Санкт-Петербург?
– Скорее я поеду в Камчатку, к алеутам или к антиподам, – отвечал я. – В Санкт-Петербург меня доставят разве что связанного по рукам и ногам или же в гробу.
В тот миг устами моими говорил треклятый бедный Вертер, который ни в какой службе, очевидно, не состоял и никакого долга перед Отечеством знать не знал. Но вице-адмирал уже по пылкости моей догадался, в чем моя беда.
– Камчатка далеко, а ты оставайся-ка здесь, – предложил он. – Мне нужен человек, знающий языки и надежный. Здешние толмачи, может, и хороши, но я не желаю, чтобы меня дурачили, покамест я здесь не обживусь и не пойму, кто чего стоит. Полагаю, со временем смогу позаботиться о твоей карьере.
Я сгоряча помышлял уйти в отставку и покинуть флот навеки, но предложение Шешукова мне понравилось. Я поступил под его начало и остался в Риге.
Вот как вышло, что к лету 1812 года я состоял при командире Рижского порта и был доволен своим положением.
Моя рижская жизнь, как я и надеялся, со временем принесла мне успокоение и забвение. Я даже не стал поддерживать переписки с былыми товарищами моими, включая дядюшку Артамона и племянника Алексея Суркова. Я не хотел давать себе ни малейшего повода для воспоминаний. Хотя время было неспокойное и все мы ждали войны, я после морских моих похождений и аглицкого плена ощущал себя погруженным в приятный сон, моля Бога о том, чтобы он подольше не кончался. Я жил в окружении простых и добродушных людей, хорошо справлялся со своими обязанностями и не раз удостаивался похвалы вице-адмирала.
Да, пожалуй, я верно сделал, что сравнил свое меланхолическое состояние со сном – рано или поздно я должен был проснуться.
Глава первая
Это случилось 14 мая 1812 года.
Я жил тогда в премиленьком старинном доме на улице Малярной. Когда-то тут стояла крепостная стена, и хозяин нарочно водил меня в погреб поглядеть на ее остатки. Собственно, сперва здесь селились маляры, и потому улица называлась Малярной, но потом, как я понял, земля в городских стенах подорожала, иметь здесь дом стало недешевым удовольствием, и Малярную начали осваивать люди зажиточные. И хозяин, герр Шмидт, первым делом попытался меня убедить, будто название переведено на русский язык неверно, на самом деле следует говорить – улица Художников.
Помещение это мне присоветовал кто-то из таможенных чиновников, и он же договорился с хозяином. Когда я отправился знакомиться, то сразу отмечал все достоинства и недостатки будущего жилища. Оно находилось далековато от порта, но в тихом месте. Сама улочка имела хорошо коли полторы сажени в ширину. Прежде всего меня удивили двери дома – они были выкрашены в голубую краску и отделаны деревянной резьбой, тоже крашеной, но уже в белый цвет, в подражание лепнине. Тут тебе и завитки, и вазоны с цветами, и ленты с бантами, – словом, все, что в понятии простодушного бюргера означало хороший вкус.
Мне предложили комнату с маленькой прихожей во втором этаже, куда можно было попасть и с улицы, и со двора. За небольшую сумму хозяева взялись кормить меня завтраками и ужинами, а также я мог им отдавать белье в стирку. Тогда-то я и узнал такое здешнее лакомство, как бутерброд. Это была своего рода диковина для человека, который совсем недавно ел жареных осьминогов вблизи острова Наксос.
Единственным недостатком жилища моего была близость ювелирной мастерской. Ювелиры – народ хитрый и имеют дело с сомнительной публикой, покупая краденые драгоценности и переделывая их на иной лад. Об этом мне как-то сгоряча поведала фрау Шмидт сразу после кратковременной ссоры с женщинами из многолюдного семейства ювелира. Время от времени на улице под ювелировыми окнами устраивались то серенады со свистом и выкриками, то побоища – когда полиция, устав гоняться за призраками, собиралась наконец сделать засаду. Но сам хозяин мастерской, герр Фридрих Штейнфельд, производил наилучшее впечатление – как всякий зажиточный, толстый и умеющий быть благодушным немец.
Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 144
