Мы добрались до больницы ровно в час дня. Она находилась на самой вершине холма, возвышалась над другими домами. Пока мы ехали, я впервые заметила отвратительную черную копоть на всех фасадах. И вдруг подумала: «Воздух и здесь загрязнен, отравлен. Вредные вещества проникают повсюду, все разъедают, засоряют, портят. Ничего себе, отдых за городом! Сплошной обман. Здоровье здесь не поправишь, и покоя не дождешься».
Лино припарковался у самого входа, мама мгновенно выскочила из машины, хлопнув дверцей, а я так и осталась внутри, вжалась в сиденье и не шевелилась. Знаю-знаю, во всех фильмах, книгах, кошмарных снах герои бегут со всех ног, бесцеремонно расталкивают встречных, бросаются к первому же белому халату и требуют ответа, настойчиво, упорно, властно. Мне же хотелось забиться в угол и не вылезать до конца времен, как будто можно спрятаться от беды, сделать вид, что ее и не было!
Только не это. Не надо опять.
Мы через такое уже прошли, хватит!
– Селеста, милая, пойдем, – ласково прошептал муж. – Пойдем, мы должны узнать, что с ним.
По глазам видно, в нем боролись два побуждения: с одной стороны, он искренне хотел мне помочь, помнил о моей незаживающей ране, боялся, что мина замедленного действия взорвется, с другой – стремился к сыну, чтобы встретить опасность лицом к лицу, оценить, насколько она велика, и найти способ преодолеть ее, побороть. Лино – человек решительный, деятельный.
Я с трудом заставила себя выползти наружу. Мама сейчас же подошла, взяла меня за руку, принялась успокаивать.
– Тише-тише, все обойдется, вот увидишь, – уверяла она. – Сегодня такой знаменательный день! С Мило не может случиться ничего плохого. Твоя сестра вечно сеет панику, делает из мухи слона. Ты напрасно волнуешься. Сейчас окажется, что он просто вывихнул запястье или упал и рассек себе бровь.
Я немного приободрилась. В самом деле, прошлой зимой Маргерит напугала нас не на шутку, сообщив, будто у нее рак мозга. Она вправду страдала мигренями, однако никакой опухоли врачи не обнаружили – повышенное внутричерепное давление, только и всего. Тут с мамой трудно не согласиться: рассказами о неизлечимой болезни Марго добилась всеобщего внимания и заодно выклянчила у Лино квартиру на седьмом этаже. Двадцать квадратных метров, две отдельные комнаты. Муж привык там уединяться и отдал ее скрепя сердце. Но разве откажешь смертельно больной свояченице, которую вышвырнула на улицу вздорная злая хозяйка?!
Никогда не забуду, как Лино с тяжелым вздохом протянул мне ключи. Пожертвовал собой ради меня, распростился с любимым убежищем, где мог прятаться хоть всю ночь напролет. Из любви ко мне он способен на что угодно! И ни слова упрека. Вот так же безропотно всегда терпел моих назойливых мать и сестру. При мысли о его безграничной преданности я чуть не заплакала. Какое счастье, что мы с ним встретились! Мне исключительно повезло.
В холле нас ждала Маргерит. Высокая, стройная, она резко выделялась в толпе пациентов, посетителей, медсестер. Ее нельзя не заметить. Эффектное платье в красно-белую клетку, густые кудри, изящные тонкие руки – не чета моим налитым, полным. Марго напоминала яркую испуганную бабочку, невесть как залетевшую сюда. Заметив меня, подбежала, причитая и всхлипывая:
– Мне так жаль, мне так жаль… Селеста, прости…
Затем принялась сбивчиво объяснять: «Мило упал с велосипеда… А тут пожарные… Они его отвезли в больницу. У него голова разбита. Он без сознания. В коме».
В коме! Вот тебе и ложная тревога, вывих запястья, рассеченная бровь!
От боли у меня внутри все как будто растрескалось. Хотелось выть, орать, очнуться, нет, наоборот, забыться. Но в горле ком, ни звука не выдавишь, не выдохнешь, не вздохнешь. То мучительная ясность, то полнейший туман. Мама, вне себя от горя, ругала Марго на чем свет стоит: «Дура! Дрянь! Идиотка! От тебя одни беды!» Лино крепко схватил меня за руку. И мы понеслись что есть духу по каким-то коридорам, поднялись на лифте. Еще коридор, пол скошен, площадка, снова лифт, едем вверх, вновь спускаемся вниз и опять наверх. В висках стучит. В ушах отдается скрежет, скрип инвалидных колясок и каталок. В глазах рябит от линючих пластмассовых стульев и увядших цветов. Встречные смущенно отводят взгляд. Указатели сбивают с толку.
Вот, наконец, большие застекленные двери. К нам вышла женщина в широкой длинной бирюзовой блузе. К груди она прижимала папку, словно хотела заслониться ею от злой вести, которую нам несла. Старалась говорить как можно ласковее, но такт и участие не меняли сути, смысла сказанного. Позади нее, совсем рядом, за дверями, в зеленоватом боксе неподвижно лежал мой сын. Ему сделали операцию, вскрыли черепную коробку, однако он по-прежнему находился в коме.
– Мадам, мсье, спешу вас заверить, что Мило не страдает. Врачи утверждают это с полной ответственностью. Он подключен к аппаратам жизнеобеспечения, мы пристально следим за его состоянием.
За малых детей нас держат. Сказки рассказывают: «Спешу вас заверить, что Мило не страдает». Но обмана я не заметила, мне было не до того. Ужас вымораживал: неужели его у меня отнимут, вырвут из рук?! Не заставляйте меня еще раз понапрасну надеяться, мечтать, заботиться, ухаживать, лелеять, чтобы потом остаться ни с чем! Уважаемые врачи, понимаете ли вы, что сил никаких не осталось, все вышли? Я больше так не могу, я взорвусь, все разрушу и себя не пожалею…
Нет, где уж вам понять!
Тогда задам простой вопрос:
– Доктор, он не жилец?
– Ну что вы! Мило непременно очнется!
Утром сын спустился на кухню раньше обычного, заспанный, растрепанный, полуголый, в одних пижамных штанах, из которых явно вырос. Неужели предчувствовал катастрофу и спешил насладиться каждым мгновением из последних, ему отпущенных? На ходу небрежно клюнул меня в щеку. Как только ему исполнилось двенадцать, он решил, что вышел из детства, и стал стыдиться «телячьих нежностей», хотя мучительно нуждался в ласке, скрывая отвращение, пил черный кофе вместо шоколада – словом, старался вести себя как настоящий мужчина.
Он уставился в тарелку, уплетал тосты, пил сок и не замечал, что я им любуюсь. Подростковые прыщи еще не изуродовали гладкую, золотистую от загара кожу. Округлые щеки, впалый живот, темная родинка сзади на шее у кромки коротко подстриженных волос. Вдруг сын взглянул на меня:
– Уверена, что мне не стоит поехать с вами? Я плаваю в бассейне чаще всех, а ты вообще к нему не подходишь, не купаешься, даже позагорать не хочешь!
Я и вправду всегда находила массу уважительных причин, чтобы не надевать купальник. Мол, мне нужно обед приготовить, постиранное развесить, розы подрезать, съездить в соседний городок за покупками. Я готова на что угодно, лишь бы никто не увидел мою бледную бугорчатую кожу, толстые ноги, отвислые груди и, главное, ненавистный жирный живот в складках, виновника и пособника прошлого несчастья. Джинсы хоть как-то стягивают его и маскируют. Мне не было равных в уловках, хитростях и вранье. Опытная притворщица, я как ни в чем не бывало смотрела, как Маргерит танцующей легкой походкой ведет Мило к бассейну. Прыгая в воду, они не догадывались, что окатывают меня ледяными колючими брызгами, заставляя мучительно им завидовать и сожалеть о прошлом.
