— А если бы с ними случилось что-то прекрасное, они и об этом бы тут же забыли. Как можно быть счастливым без прекрасных воспоминаний?
Человек, которого я, кстати говоря, ни разу в жизни больше не видела, махнул рукой: «Забудь об этом». Чего я, однако, не сделала, и в этом можно легко убедиться: иначе как бы я написала эти строки?
НАША ИСТОРИЯ
(Перевод Е. Веселовской)Дверь открывается — за ней стоит мать. «Ах, это вы», — с первых же слов ясно, что она не утратила профессиональных интонаций опытной секретарши. «Входите». Скупая дежурная улыбка на миг искажает ее лицо — словно нацепленный впопыхах, съехавший набок свиной пятачок, — и пропадает. Была улыбка — и вот ее уже нет. Появилась — исчезла. Мать провожает меня, хотя я знаю дорогу. «Шарлотта уже ждет», — в ее голосе неприкрытый упрек. «Я вовремя», — отвечаю я с такой же секретарской интонацией, на что она оборачивается и смотрит на меня с жалостью. Я чувствую «Шанель № 19» и сигаретный дым, оба запаха, кажется, исходят от ее украшенных жемчугом ушей.
Лысая голова Шарлотты еще больше усохла. Меня передергивает. Я поспешно улыбаюсь, чтобы скрыть это, чтобы изгнать из памяти усохшую голову, всю неловкость ситуации, цель моего визита и, разумеется, ее мать.
Видимо, это подействовало, по крайней мере отчасти, мать «наконец оставляет нас наедине». Угрожающая интонация, «Шанель № 19» и запах сигаретного дыма не покидают комнату еще несколько минут.
— Как ты хорошо выглядишь! — Шарлотта светится от счастья. Кожа у нее не усыхает, или усыхает медленнее, чем сама голова, собираясь толстыми складками вокруг рта и глаз, которые на фоне бледного лица кажутся еще более голубыми, чем обычно.
— Чушь, — отвечаю я ворчливо, как всегда, когда она щебечет ерунду своим детским голоском. — Прекрати, теперь уж мои лучшие годы точно позади. Выгляжу я паршиво, а вот чувствую себя отлично.
— Обожаю тебя, — она растроганно качает головой.
— Ты своей болтовней действуешь мне на нервы, — бурчу я, обнимаю ее и торопливо целую, как обычно. — Сколько у нас времени? — Мой вопрос вполне в духе ее матери.
— Бена заберут в четыре. — И она моментально добавляет: — Хочешь посмотреть свежую фотографию?
— Нет, — отвечаю я мрачно. — Благодарю покорнейше, дорогая. Ты же знаешь, детские фотографии портят мне настроение.
— Ладно, — она задета за живое. — Давай начнем. Ты все с собой взяла?
Я киваю, снимаю сумку с плеча и достаю из нее блокнот.
— Секунду, — говорит она. — Сейчас вернусь.
Она выходит из комнаты и закрывает за собой дверь. Шаги сразу стихают. Через некоторое время до меня доносится шум льющейся из крана воды, и она кашляет — наверное, в ванной. И как кашляет — беспрестанно, не прекращая ни на мгновение. Постоянно повторяется один и тот же звук, именно из-за однообразия и продолжительности он настолько мучителен. Чтобы чем-нибудь занять себя, я напряженно соображаю, на что же похож этот монотонный кашель. На кряхтенье старого лодочного мотора, подающего последние признаки жизни, — на Меконге я как-то слышала примерно такое — как мне казалось, бесконечно, пока наконец все не стихло и я, как и остальные пассажиры, не поняла, что наша прогулка по реке окончена. Лоттель перестала кашлять. Я больше ничего не слышу. У меня колотится сердце, меня как будто кто-то душит сзади. Я еле сдерживаюсь, чтобы не вскочить и не броситься на ее поиски.
Беззвучно открывается дверь. Лотта просовывает лысый череп в проем и улыбается мне морщинистым ртом: «Это снова я».
«Это история дружбы Марии и Шарлотты», — диктует она. Я возражаю:
— Шарлотты и Марии.
— Вечно ты хочешь настоять на своем! Я-то думала, что это я писательница.
Она смотрит на меня так удрученно, что я не могу удержаться от смеха.
— Ладно, диктуй дальше, — вздыхаю я и с готовностью щелкаю ручкой.
«Началась она десять лет назад двадцатого августа. Естественно, это я первой заговорила с тобой».
— Рассказывай, пожалуйста, в третьем лице, — требую я и записываю: «Естественно, это Шарлотта первой заговорила с Марией». Лоттель строптиво смотрит на меня.
— Ну хорошо, — говорит она и продолжает, уже слегка на взводе: «“Приятно познакомиться”, — сказала Шарлотта. “И мне”, — ответила Мария».
Еще с начальной школы меня не перестает удивлять, сколько всего можно переделать, передумать и решить, пока пишешь под диктовку. Например, сейчас я замечаю, что мысленно листаю одну за другой фотографии нашей общей истории, которые пока лежат у меня в сумочке, и одновременно наблюдаю за Шарлоттой, сравнивая ее с той, что почти десять лет назад заговорила со мной прямо на улице.
— Привет!
— Привет.
— Я иду в парк.
— Прекрасно.
— Сегодня отличный денек, чтобы поесть мороженого в парке.
— Желаю удачи.
— Поесть мороженого и поболтать. Не хочешь?
— Думаю, нет.
— А я думаю, да.
Я не могла не рассмеяться. Она глядела на меня своими сияющими голубыми глазами.
— Приятно познакомиться, — сказала она.
— И мне, — ответила я, признавая свое поражение.
Никогда раньше я не ела такого вкусного мороженого. Хотя частенько сиживала на лавочке в парке. Никогда раньше я вот так просто не шла за незнакомой женщиной. Раньше это были мужчины, которым я не доверяла, поскольку они так открыто выказывали свой интерес. Однажды я уже поклялась избегать женщин с детским голоском. И никогда никто так не нравился мне с первого взгляда.
Когда я вижу ее — я посматриваю из-под полуопущенных век, в то время как моя рука послушно записывает, — у меня начинает щипать в носу; я знаю это ощущение — обычно за ним следуют слезы. Без волос она выглядит такой потерянной, с этой крошечной головкой и ссохшимся, морщинистым лицом. То старуха, то в следующий миг — младенец, в общем, без пола и возраста, с первого взгляда признать в ней женщину может лишь посвященный или близко знающий ее.
— Что-то ты давно меня не перебивала, — возмущается она и смотрит на меня с вызовом. Я и это чуть не записала.
— У меня нет замечаний, — опомнившись, отвечаю я. — Давай дальше. Ты говоришь, я записываю.
«Едва они познакомились, как Шарлотта попала в сложное положение, и ей пришлось среди ночи обратиться к новой подруге за помощью».
Бог ты мой, как невыразимо может Шарлотта действовать мне на нервы. И действительно, это началось, когда я едва знала, как ее зовут. Она позвонила мне в три часа ночи в панике.
— Ума не приложу, что делать, — кажется, я беременна! Но не от Клауса! Наверное, от Оркана!
