…Когда перекладывал один из пакетов обратно в правую руку, он внезапно почувствовал какое-то беспокоящее ощущение на коже тыльной стороны правой ладони – чуть-чуть саднило. Приблизил руку к глазам и увидел возле основания большого пальца короткую, не больше сантиметра, неглубокую, тонкую и прямую царапину, как от бритвы; кровь почти не показалась. Царапина была свежей, и Виктор точно знал, что до супермаркета ее не было, но когда и обо что он мог порезаться, вспомнить не мог, хотя прекрасно помнил весь свой маршрут возле прилавков. И вообще чем-то она была ему даже знакома, но когда и где он видел что-либо подобное, он тоже запамятовал.
Виктор уже давно перерыл интернет, но так ничего и не нашел, кроме попаданческой литературы, дюжины необъясненных случаев, до бесконечности перетираемых желтой прессой, шатких, а то и вовсе лженаучных гипотез. Более-менее здравым объяснением подобных вещей была истерия или помрачение сознания. Допустим, у человека наступит затмение ума, а через пару часов отходняк, вот он и думает, что перенесся на час вперед. Часть происшествий под это вполне подходила. Но в его случае никакого сдвига во времени в нашей реальности не было: когда вышел, тогда и зашел. Это же отсекало и версию с глюками в период помрачения.
Развивая эту теорию, Виктор даже предположил, что глюки могут развиваться где-то в подсознании, а потом их человек в один момент вроде как вспомнит, и все действие будет отмечено как бы задним числом. Объяснение казалось логичным и вроде даже устраивало. Однако было одно «но».
Если другие реальности – игра воображения, думал Виктор, то они должны быть такими, какими мы их можем себе представить. А то, во что он попадал, – почему-то иное: история идет не такими вариантами, которые мы привыкли себе представлять, даже в случае пресловутого «а если…»; люди действуют не совсем по такой логике, даже исторические лица. Они ведут себя не так, как нарисованные нами образы. И есть вещи, которые вообще кажутся нам нелогичными.
Ну хорошо, допустим, ему чего-то недоговаривали, или же он чего-то там не увидел. Но что можно утаить от человека в мире, который скроило его же воображение?
И наоборот, с точки зрения рукотворного мира живая реальность должна видеться лишенной логики. Положим, полвека назад у признанных гениев фантастики герой, сидя за столом, сосредоточенно копирует чертеж двухфазной кислородной установки средней мощности. Но тогда наш реальный двадцать первый век, в котором тот же герой в той же ситуации небрежно нажмет F5, чтобы скинуть файлы на флешку, будет с точки зрения этого рукотворного мира как раз нелогичен. Для жителя шестидесятых f5 – это пешка…
– Да! Ты уже взял билеты? Когда? Ну я перезвоню.
Мимо Виктора прошла девушка, судя по всему, с мобилой; с какой, Виктор не успел разглядеть, поскольку юное создание в черной короткой блестящей куртке и с волосами, выкрашенными в фиолетовый цвет, закончив разговор, на ходу засунуло аппарат в сумочку.
«Надо будет местную симку взять. Да, версия третья, и последняя: оно есть и неизвестно ученым. Тогда я наверняка здесь неслучайно. Сто пудов, замануха с этой бабой и звонком, в точку перехода. Отсюда вопросы: кто, куда и зачем? Ковальчук из пятьдесят восьмого говорил, типа засылают в исключительных случаях – мир исправить. И что я должен здесь исправлять? И если это не Ковальчук? Да, с симкой: местной-то валюты, как и документов, опять нет. Вот уроды: посылают без денег, документов, рации, явки, логинов и паролей, вот как хочешь, так и крутись. Может, сдать хотят? Может, надо прямо в органы бежать – и добровольно? Не-э, на фиг, на фиг. В здешней Полпинке небось уже целые палаты попаданцев. Вместе с эльфами и вампирами на одних процедурах. Время, время, народ романы Ле Гуин читает в журнале «Техника – молодежи», Спилберга смотрит на VHS. Даже мобила недалеко ушла. Короче, Склифософский: сначала обстановочку изучим, а там… Но сначала обстановочку изучим».
Виктор осмотрелся вокруг: на крыше «китайской стены», где был магазин «Электроника», в просвете между кронами деревьев мелькнули буквы «…изм – это…».
«Коммунизм – это молодость мира, и его…» – понятно. Значит, советская власть… или недавно была, и буквы не успели убрать. Сзади тоже «китайская стена», и на углу Красноармейской и Крахмалева. Ориентировочно конец восьмидесятых или начало девяностых. Ну, история тут будет чуть другой, это ясно. Но пока не видно, чем другой. А может, тут только деталями отличается?»
Навстречу Виктору протопали двое пацанов в синих куртках нараспашку и красных фуфайках. У одного из них на груди красовался ленинский Мавзолей, как в детстве на настенной тарелке, с двумя надписями – «Ленин» и «Сталин», – у другого – по типу Че Гевары: большой профиль Сталина и надпись «Leader of Peoples, Man of the Masses».
«Неформалы. Типа РКСМ или что-то вроде… Ого!»
Он дошел до того места, когда за сварной железной оградкой за сквером начиналась чисто выметенная площадь под памятником. Собственно, памятник был ему знаком с детства: МиГ-17 на наклонной призме, чем-то похожей на обломок штыка и отделанной листами чуть посеревшего от выхлопных газов алюминия. Официально вроде как героям Великой Отечественной, но в народе этот экспонат под открытым небом тут же окрестили «Памятником погибшим во Вьетнаме». А может, и действительно в честь Вьетнама поставили или Кореи. В тот момент для Виктора это было все равно: на «китайке» над «Электроникой» ему во всей красе открылось: «СТАЛИНИЗМ – ЭТО МОДЕРНИЗАЦИЯ».
Виктор протер глаза. Может, «социализм»? Гуманный, демократический, что там при Горбачеве было? Нет. На фоне неба огромными прописными буквами было начертано: «СТАЛИНИЗМ».
«А смысл? – машинально подумал он. – Ну, понятно, пацаны прикалываются. Но тут явно же развилка где-то в восьмидесятые пошла, иначе «китайка» по-другому бы выглядела. Значит, Хрущев был, разоблачение культа было, «голоса из-за бугра» слушали, анекдоты травили, «дорогой и любимый» всем надоел… Откуда снова почва-то для этого взялась?»
Он помнил, что даже пресловутая Нина Андреева, защищая Сталина, в культ его все же не возносила и даже при этом добавляла типа что-то вроде: «Да, репрессии…»
Он подошел к «зебре», ожидая переключения на зеленый для пешеходов. Впереди него стояла та самая девушка с сиреневыми волосами.
Взвизгнули тормоза. Мимо них со свистом сошедшего с постамента МиГа пролетела и замерла сразу же за «зеброй», оставив на проезжей части черные полосы содранной резины, желто-оранжевая тачка, приплюснутая к асфальту и похожая на гоночный болид. Колеса были чуть ли не в две трети общей высоты и сверкали большими накладными дисками со звездой из пяти отверстий. Между плоским, нагнутым к асфальту капотом, в который были утоплены фары и который рос прямо из закатанного назад, словно лепешка скалкой, лобового стекла, и коротенькой, как у модницы, юбкой бампера виднелась неширокая щель переднего воздухозабора. К боковым воздухозаборникам, похожим на ряд акульих жаберных щелей, вела пластичная и экспрессивная, как скульптуры Шадра, выштамповка на боках. Задний стреловидный спойлер возле еще одной пары воздухозаборников – крышевых – довершал сходство с изделиями авиапрома. Единственно, чего не хватало, – это невидимости, как у бондовского «Астон Мартина» в «Умри, но не сейчас».
