Я ехал едва-едва и все равно просмотрел деревню – вернее, место, где она когда-то была. Просто дорога уперлась в овраг.
Развернулся назад. Вот вроде куча камней, поодаль – еще.
Заглушив машину, я вышел.
Покосившийся, осевший в землю колодезный сруб, рядом – упавшая на землю кирпичная труба от печи… Да, деревня была здесь. Отправная точка для поисков найдена.
Все вокруг поросло сочной травой, бурьян по пояс. Кусты малины и крыжовника разрослись и превратились в непроходимые заросли. Грустно смотреть – жили же когда-то здесь люди, строили избы, сеяли хлеб, растили детей. Прошла война, и ничего нет – ни изб, ни людей, одно запустение.
Я прошелся по одному участку, перешел к другому. Повернулся к машине, сделал шаг. Под ногами захрустело, земля ушла вниз, и я рухнул в яму, оказавшуюся старым погребом. Сгнившие бревна не выдержали моего веса и проломились.
От удара и боли в ноге потемнело в глазах.
Когда я пришел в себя и немного осмотрелся, то увидел, что левая штанина разодрана, на голени – ссадины. Ничего страшного, зато сам жив, шею не свернул – уже хорошо. А ссадины до свадьбы заживут, обмыть их вот только надо.
Пора и выбираться. Вот только как это сделать? Я с тоской посмотрел наверх, на пролом в настиле. Высота у погреба – метра три, лестницы нет. Только по стенам – дощатые полусгнившие, почерневшие от времени полки.
Я попробовал подтянуться за полки руками – бесполезно. Доски и жерди не держали моего веса и под рукою превращались в труху. Совсем рядом, в машине, веревка есть, вот только не добраться до нее. Сижу тут, как в земляной тюрь-
ме – зиндане. Вроде смешно, только вот смеяться не хочется. Никто не знает, где я, так ведь и с голоду сдохнуть запросто можно.
От отчаяния я поднял голову к дыре, через которую было видно голубое небо, и заорал.
К моему удивлению, в дыре появилось лицо старика – бородатого и в картузе.
– Чего орешь?
– Провалился я, помогите выбраться.
Дед исчез, но вскоре появился вновь.
– Держи!
Вниз ко мне упала пеньковая веревка.
Помощь пришла быстрее, чем я думал. Ну, по канату лазать нас еще в училище учили.
Ухватившись за веревку, я подтянулся, помог себе ногами и через секунду уже был на краю ямы. Осторожно лег на дерн и отполз на животе в сторону, памятуя о ненадежных бревнах погреба. Встал с горячим желанием поблагодарить незнакомого старика… и застыл от неожиданности.
Моей машины не было, а по грунтовке шли люди – с рюкзаками, сумками, баулами, узлами. Тащили за руки детей, катили коляски и тачки, груженные домашним скарбом.
Что за ерунда? И где моя машина? В ней же документы мои, деньги, инструменты, провизия. Неужели оставил ключи в замке зажигания? Я механически хлопнул ладонью по карману. Нет, ключи здесь. И старик – вот он, рядом стоит.
– Спасибо большое, дедушка, выручил из беды.
– Не стоит благодарности. Мы сейчас все друг друга выручать должны. Беда-то какая!
– А что за беда?
– Тебя что – контузило? Али речь Молотова по радио не слышал?
– Не слышал, я в яме был.
– Так не медведь же ты в берлоге! Фашист напал! Уже десять ден как! Прет и прет, никакого удержу.
Либо я сошел с ума после падения, либо у дедушки «белка» от деревенского самогона. Какие фашисты, какой Молотов?!
– Так сейчас чего – сорок первый год?
– Самая середина, – подтвердил дед, – второе июля.
Кто-то из нас двоих ненормальный, и я даже знаю, кто.
– Милок, а закурить не найдется?
– Найдется.
Я полез в карман, достал пачку «Явы» и протянул старику. Дед с удивлением покрутил в руках сигареты, достал одну, понюхал.
– Духовитые. Чтой-то я таких ране не видал.
– Так ты, дед, небось махорку курил.
– И ее, родимую.
Дед сунул сигарету в рот, я поднес зажигалку, чиркнул. Дед затянулся, пустил струю дыма.
– Не, слабенькие, разве что побаловаться только ими. Ну, прощевай.
– А куда все идут?
– Известно – от немца подалее. Я вот – на Вязьму, к сыну.
Старик повернулся и пошел по дороге.
Я закурил сам и задумался. Что делать? Документов нет, денег нет, из вещей – только то, что на мне, да сигареты. Я был слишком подавлен и потрясен. Полчаса назад я был в своем времени, потом – падение в подвал, и – здравствуйте: тысяча девятьсот сорок первый год, самое начало войны. Не хочу! Упасть в подвал снова, что ли? Может не сработать, только сломаю себе чего-нибудь.
Я всмотрелся в проходящих по дороге.
Мимо меня, глядя перед собой ничего не замечающими глазами, шли бесконечной чередой измученные люди. Одежда несовременного покроя, сплошь черного и серого цвета. Лишь иногда мелькнет чья-то коричневая кофта. Лица усталые, осунувшиеся. Не похоже, что дед шутил. Блин, вот это я влип! Только сейчас до меня начал доходить ужас моего положения. Меня же на первом посту сцапают! Объяснить, что я из Ярославля, я еще смогу; то, что без документов – потерял. Но ведь если запросят по телефону Ярославль, ничего не подтвердится. В этом времени меня еще нет. А потому запросто могут шлепнуть как немецкого диверсанта.
Я попытался вспомнить, что происходило в первые дни июля тысяча девятьсот сорок первого года. Кроме героической обороны Брестской крепости и отступления Красной Армии ничего на ум не приходило. Наверное, надо идти с людьми – не стоять же здесь истуканом. Куда-то же они бредут? Знать, город недалеко. Там и сориентируюсь в обстановке.
Я пристроился к бредущим людям.
Передо мной шла молодая женщина. Одной рукой она
толкала детскую коляску с младенцем, а второй тянула за собой хныкающего мальчугана лет трех. Туфли ее были покрыты густым слоем пыли.
– Мам, я устал, есть хочу, – хныкал мальчуган.
– Давайте я его понесу, – предложил я.
Женщина молча кивнула.
Я посадил малыша себе на шею. Господи, да в нем весу не более пуда! Для меня это – не тяжесть. Во время марш-бросков в училище приходилось бежать с куда большим грузом.
Около часа шли молча. Все устали, проголодались.
– Все, не могу больше! – Женщина уселась на обочину. Я ссадил мальчонку, он прильнул к матери и почти сразу
уснул.
Вдали раздался странный жужжащий звук. Он быстро приближался.
«Немцы! Самолеты немецкие!» – закричали люди и побежали прочь от дороги, бросая вещи. Я же продолжал стоять во весь рост. Ну не будут самолеты стрелять по одиночным целям, тем более гражданским!
