А что я знала, кроме Баха и родео? Когда зажили сломанные кости, я уехала из дома, злая и обиженная, не знающая, чьи мечты мне теперь придется воплощать. Провела первый год в Европе, моталась с рюкзаком по хостелам — классика жанра. Четыре года в Техасском университете принесли мне диплом по детской психологии, еще три года я работала над докторской диссертацией в Рисе. Пять лет в Вайоминге, на Ранчо Хэло — некоммерческой организации, где использовали лошадей в попытках выманить обратно в жизнь больных и эмоционально неуравновешенных детей. Туда меня загнали интернатура и неотразимость докторской степени. Примерно в тот же период я ощутила, как гаснет неотразимость и возвращается моя любовь к лошадям.
А две недели назад умер папа, и я вернулась домой, в Пондер. Насовсем. Я не говорила этого вслух, но знала, что больше не уеду отсюда.
Стоит мне на миг прикрыть глаза, и я вижу каждое слово на розовой надушенной бумаге, паутину почерка, от которой все полетело кувырком.
Дорогая Томми, — начиналось письмо. Ты когда-нибудь задумывалась о том, кто ты?
Да все время, отвечала я про себя. Всегда. Но не так, как вы думаете.
Я ищу свою дочь, которую похитили 15 июля 1981 года, когда ей исполнился годик.
Я еще раз быстро прикинула в уме. Ее похитили тридцать один год назад, а мне сейчас тридцать два.
Ее зовут Адриана Марчетти.
Она итальянка. А я бледная. На солнце меня обсыпает веснушками. И волосы у меня светлые.
Я большую часть жизни потратила на то, чтобы тебя найти. Я знаю, что ты моя дочь.
Мне очень хотелось заорать на эту невидимую женщину. Моя мама никогда не лжет. Никогда. И больше всего на свете ее расстраивало, когда врали ее дочери. А мой отец? Это вообще немыслимо.
Но сейчас и я не могла себе лгать. Потому что было еще одно письмо на ту же примерно тему. Оно всплыло на ранчо в Вайоминге. Официальное, с моим именем «Томми Энн МакКлауд» за пластиковым окошком конверта.
В конверте была карта социального страхования с новеньким номером, а письмо сообщало мне, что внутренняя ревизия социальных номеров, выпущенных за последние пятьдесят лет, выявила сотни чиновничьих ошибок. Первые три цифры моего номера отображали не то место, в котором я родилась согласно свидетельству о рождении.
Так что «пользуйтесь этим номером».
Ерунда. Для них. Но тот номер всю жизнь был частью меня самой. Я привыкла к нему, как привыкла к своим волосам, к коту Клайду, который жил у меня в детстве, к дате моего рождения. Это были те немногие цифры, которые я могла называть автоматически, они хранились в моем мозгу вместе с другими паролями и кодами доступа, которых требовала жизнь в двадцать первом веке. Смена номера в моем паспорте, на страховых и кредитных картах — это был кошмар.
Но я никогда не звонила им с вопросами. А зачем?
То письмо давно уже исчезло вместе с мусором. Передо мной бодро светился папин «Мак». Я набрала в «Гугле» «Администрация социального обеспечения», нашла нужный номер, загнала его себе в телефон и десять минут слушала механическую чушь оператора, которому плевать было на траур и эмоциональную нестабильность чьей-то дочери, возможно, похищенной около тридцати лет назад. Я орала в трубку: «Представителя!» до тех пор, пока фальшивый голос не сдался и не переключил меня на живую женщину, представившуюся как Кристал.
— Несколько лет назад мне прислали по почте новый номер, — сказала я ей. — Меня зовут Томми МакКлауд.
— Мммм-хм. Сотни людей получили новые номера. У вас возникли проблемы?
— Я просто хотела бы узнать… почему? Где первые три цифры, идентифицирующие место моего рождения? — задав вопрос, я тут же сообразила, что могла бы просто нагуглить эту информацию и сберечь себе уйму времени.
— И вы интересуетесь только сейчас. Впрочем, неважно. Дайте мне первые три цифры старого номера и новый номер. — Я послушно зачитала их, и Кристал вернулась на линию пару секунд спустя. Наверняка погоняла «Гугл».
— Чикаго, Иллинойс.
— Я родилась в госпитале Форт-Ворса, Техас.
— Да, мадам, — нарочито терпеливым тоном сказала она. — Потому вы и получили новую карту.
— И вместе с ней уйму проблем, — сказала я, разозлившись на ее покровительственный тон и желая отвлечься от причины, по которой я вообще решила ей позвонить.
— Мадам, у вас есть конкретные проблемы, с которыми лично я могу помочь вам сейчас? Карты были выданы в ответ на повышение угрозы безопасности нашей нации, чтобы уменьшить мошенничество с использованием личных данных. Вам безразлична безопасность нации?
Ах, эта тактика двадцать первого века: свалить вину на клиента. Вчера представитель телефонной компании сказал мне, что нужен месяц, для того чтобы провести к ранчо в Пондере телефонную линию и Интернет. Когда я попыталась возразить, он спросил меня, правда ли я считаю, что достойна потеснить всех остальных клиентов в очереди? И разве мне неизвестно о потопах в Техасе? Я не нашлась, что ответить. Чернозем на папиных полях посерел и потрескался от жары. Я мысленно увидела, как представитель компании жмурится и наугад тычет пальцем в список под названием «Природные катастрофы: оправдания наших простоев».
— Вы сомневаетесь в моем патриотизме? — спросила я у Кристал, думая о том, что это ее имя не настоящее и что ее сухощавая неамериканская задница наверняка сейчас торчит в Индии. — Или зачитываете сценарий? Тогда советую вам сменить текст.
— Я отключаю вас с пометкой «абонент отключился», — ответила она.
— Что?
Тишина на другом конце линии. Кристал меня «отрезала».
Но это уже не имело значения. Я не могла больше отрицать факты.
Факты, которые предоставило мне письмо Розалины Марчетти. Ее дочь Адриана была похищена в Чикаго, штат Иллинойс. Розалина хотела, чтобы я отправилась к ней в течение нескольких будущих недель. Расходы за ее счет.
Знала ли она, что недавно умер мой отец? Ведь именно так работают аферисты, хладнокровно просматривая некрологи — те редкие случаи, когда необычные имена, как правило, пишут без ошибок.
Ведь вот в чем проблема: мало кто, не считая кровных родственников, мог правильно написать мое имя, да и кровные часто ошибались.[3]
Я перечитала письмо в сорок третий раз, чувствуя себя двенадцатилетней девчонкой, которая забилась в угол конюшни с фонариком и книжкой ужастиков и отчаянно хочет предупредить героиню о риске, но в глубине души знает, что можно защитить ее на день, на месяцы, на годы, навсегда — просто закрыв эту чертову книгу. Оборвав историю на середине.
Я уставилась на подпись Розалины Марчетти. Она надменно раскинулась в правом нижнем углу листа — размашистая, с завитушками. А под ней, как запоздалая мысль, корчилась фраза:
