Перед уходом на работу я дала консьержу сто рублей, попросив его направить внука к Музе Анатольевне и получить там Людвига, и еще полтинник за собачий выгул. Вечер пятницы я планировала провести с институтскими подругами, и никакая Муза с ее бульонами, кашами и Людвигом помешать тому была не в силах. Ради некоторой свободы по вечерам два года назад я объявила, что буду писать диссертацию. А для этого необходимо уединение в читальном зале библиотеки, пешие прогулки для размышлений и встречи с научным руководителем. Преимущественно поздним вечером. Слово «диссертация» в семье Мухиных считалось священным. Оно звучало торжественно, как национальный гимн или Девятая симфония Бетховена, и давало свободу передвижений.
— Совсем ты, Сима, завралась, — говорила подруга Галина Зайцева.
Я пожимала плечами и думала: в нашей семье врут все. Так сложилось…
И начало этой лжи положила дорогая Муза Анатольевна.
Восемь лет назад я вышла замуж за Мишу. Два года спустя после этого события мои родители переехали в государство, сейчас называемое заграницей. То есть на Украину. Отец был родом из Киева, там проживало большинство его родственников и друзей, и все давно звали его обратно. И когда пришла телеграмма, гласившая: «Срочно приезжай, заболела тетя Маша», родители собрали чемоданы.
Тетя Маша одиноко проживала в огромной квартире в центре Киева. Ухаживать за больной родственницей было некому, родители провели на Украине полгода, привыкли, восстановили связи и назад в Москву не вернулись.
Я в то время училась на вечернем отделении Финансовой академии. У меня имелись в наличии молодой и талантливый красавец муж, милейшая свекровь и работа, предусматривающая карьерный рост, я работала операционистом в банке. Ко всему прочему, уезжая из Москвы, родители продали дачу на Николиной Горе и оставили мне трехкомнатную квартиру на Кутузовском проспекте, которую получал еще мой дед, академик ВАСХНИЛ. Одним словом, я считала свою жизнь вполне устроенной. Все как у всех, и даже лучше.
Семья Мухиных — Миша, Муза и я, Серафима, — переехала ко мне в центр столицы, а двухкомнатную хрущобу в Химках было решено сдавать внаем. Инженерская зарплата талантливого мужа, как и пенсия Музы; были позорно мизерны, я также получала не шибко много, и деньги от химкинских жильцов позволяли питаться достойно.
Муза Анатольевна поселилась в самой крошечной комнате каменного дома на Кутузовском проспекте. Точнее сказать — в бывшем кабинете деда. Кабинет был заставлен книжными шкафами и полками с гербариями, письменный стол занимал места прилично, древнее кожаное кресло тоже маленьким не выглядело. И когда на Кутузовский прибыли полка, полированная тумбочка, стол-трансформер, плюшевый реликт из комплекта югославской мебели и Музина кроватка, кабинет стал вынужденно казаться самой крошечной каморкой академического дома.
Я и Миша маме не перечили. Муза Анатольевна была невероятно счастлива за сына, за нас, за Людвига, чьи лапы никто не отдавливал, пробираясь ночью в туалет, за академические размеры кухни и чистый подъезд. Все это давало ей ощущение полноты жизни и сбывшихся желаний.
Первое время Муза ходила гоголем. Дамой с собачкой фланировала по окрестностям и изображала лицом вдову генерала.
Но жизнь скользила мимо. Настоящие вдовы генералов да академиков в подружки к ней не торопились. В доме знали меня, моих родителей, дедушку, а с новой соседкой здоровались, и только.
И Муза сдулась. Начала скулить и кукситься.
— Трех комнат нам явно недостаточно, — этими словами начиналось каждое воскресное чаепитие. — Одна комната ваша, одна моя, одна общая… Где будем делать детскую? — басила свекровь.
Дородная и моложавая для своих семидесяти лет, Муза Анатольевна умела быть убедительной. И после полугодовой промывки мозгов младшие Мухины сдались: продали дедовы хоромы на Кутузовском и временно переселились в Химки, подыскивая новую площадь в престижных новостройках.
Надо сказать, что вышеописанные события поэтапно развивались с марта по август девяносто восьмого года. И к знаменитому дефолту семья Мухиных подошла с хрущобой в собственности и наволочкой долларов, полученных от продажи собственности отъехавших на Украину Вольских. Банкам Муза мудро не доверяла. Сложила наличность в наволочку и сидела на ней, не слезая и не выпуская газового баллончика из рук.
Муза делала паузу. Не маленькую — в несколько месяцев, пока цены на недвижимость неуклонно ползли вниз.
В январе девяносто девятого многомудрая свекровь дала сыну команду «вперед!». Миша поехал к риелторам и купил четырехкомнатную квартиру, на которую в принципе мы раньше и рассчитывать не могли. Тихий центр, островок зелени, развитая инфраструктура. И главное — новые соседи.
Но что было для свекрови главным, я узнала позже и случайно.
Примерно через год после переезда иду мимо лавочки, на которой заседают Муза со товарищи, и слышу, как дорогая родственница объясняет дорогим соседкам, какая она, Муза, молодец. Как продала она свое жилье (месторасположение жилья Музы опускалось за ненадобностью), как купила сыну новую квартиру…
Вот чего не хватало моей свекрови на Кутузовском — почета. В квартиру незнакомого академика она въехала, но собственницей себя не чувствовала. А на новом месте все изменилось. И Муза Анатольевна раздулась, как главная лягушка на болоте.
Меня эта поза смешила. Но, полагая причуду невинным удовольствием, игру Музы я поддерживала. И когда цековская вдова Маргарита Францевна попыталась хитренько навести справки вопросом: «А где раньше жила ваша семья?», честно ответила:
— На Кутузовском, там-то и там-то…
Авторитет Музы Анатольевны моментально подскочил до заоблачных высот коренной столичной номенклатуры. И свекровь вошла в круг избранных.
Увы, но такие кружки спонтанно возникают всюду и делятся на плебс, нуворишей и сливки. Муза Анатольевна мечтала искупаться в снятом молоке? Извольте, дорогая. Если уж так необходимо…
Единственное, в чем свекровь осталась неизменной, это в неприятии идеи найма помощницы по хозяйству. В начале нового века изобретения талантливого мужа начали приносить дивиденды, я карьерно выросла, и позволить себе приходящую домработницу мы могли. Но Муза стояла неколебимо. «Полезней домашней работы нет гимнастики», — говорила она подружкам, и ей верили. Нам она говорила другое, но суть от этого не менялась. Если Миша покупал в супермаркете «Мистер-Мускул», получал взбучку. «Зачем тратить деньги на импортную фигню? — вертя в руках пластиковую бутылочку с пульверизатором, спрашивала Муза Анатольевна. — Я и нашатырем прекрасно окна вымою».
И мыла. Все девять метров остекленных лоджий. Кстати, действительно прекрасно.
Привычка считать лишнюю копейку сидела в Музе неискоренимо, но несколько однобоко. Свекровь легко тратила деньги на обстановку (я еле отстояла старинные багеты на дедовских картинах, Муза собиралась обновить их позолотой), могла днями носиться по магазинам, подыскивая лампу, подходящую по интерьеру, выбирать вазочку или наволочку на думочку… Но деньги на хозяйство отпускала скупо, как жена пожилого рыцаря. Обстановка, меблировка и вазочки — необходимый антураж для жизни в заоблачных высотах. Все остальное — пустые прихоти.
