Десять тридцать на детской площадке считалось временем второго завтрака. Этот порядок завела Мэри-Энн, и она же строго следила за его исполнением. Она вообще считала неукоснительное соблюдение режима основным условием счастливого детства. В ее доме на стенах в обеих детских висели часы со светящимися циферблатами, и Трой и Изабелл твердо знали, что не должны вставать с кровати до тех пор, пока не увидят на них цифру «7». Еще Мэри-Энн утверждала, что спать каждый вечер дети тоже отправляются ровно в семь, причем без малейших возражений с их стороны. Сара выслушивала подобные заявления со смесью зависти и недоверия. Непререкаемость собственного авторитета казалась сомнительной даже ей самой, и в умении Мэри-Энн повелевать людьми и временем ей чудилось что-то почти фашистское.
Но, невзирая на свое в целом скептическое отношение к подобной пунктуальности, Сара не могла не признать, что детям она, похоже, шла на пользу. Они никогда не жаловались ни на голод, ни на необходимость ждать и никогда не интересовались, сколько времени остается до завтрака, а просто спокойно играли, уверенные, что в нужный момент их пригласят к столу. Люси, казалось, была особенно благодарна за подобный островок предсказуемости в своей не слишком организованной жизни.
— Мамочка, мамочка! Пора завтракать! — радостно сообщила она, подбегая к маленькому столику вместе с другими детьми. Впервые за утро она действовала с ними заодно, стала частью группы, и ее маленькое личико светилось.
Разумеется, идеальных систем не существует, продолжала размышлять Сара, роясь в большой сумке в поисках упаковки рисовых крекеров. Она могла поклясться, что клала ее туда сегодня утром! Или… это было вчера? Все дни недели теперь сливались для нее в одно бесформенное и однородное целое, будто содержимое пачки пластилина, оставленной на солнце.
— Мамочка?! — В голосе Люси уже слышались тревожные нотки. Все остальные дети успели раскрыть свои пластиковые пакеты и коробочки и горстями отправляли в рот овсяные колечки и крошечные крекеры «Золотые рыбки». — Где же мой завтрак?
— Я уверена, что он где-то здесь, — поспешила успокоить ее Сара.
Она уже давно поняла, что завтрак остался на столе в кухне, но продолжала трусливо притворяться, что ищет его. Вглядываться в темное нутро сумки было легче, чем поднять глаза и объявить дочери правду. Краем уха Сара слушала, как за ее спиной кто-то шумно втягивает сок из пакета.
— Куда он делся? — дрожащим голосом потребовала объяснений Люси. — Где мой завтрак?
Усилием воли Сара заставила себя посмотреть девочке в глаза.
— Прости, милая. — Она безнадежно вздохнула. — Мама, наверное, забыла положить его в сумку.
Люси не стала спорить и настаивать. Она только изо всех сил сжала кулачки, трагически сморщила бледное личико и сделала несколько судорожных вздохов, явно готовясь к следующей фазе операции. Сара виновато оглянулась на трех других женщин, с интересом наблюдавших за происходящим.
— Я не взяла рисовые крекеры, — объяснила она. — Наверное, оставила их на столе.
— Бедняжка, — посочувствовала Шерил.
— Уже второй раз за неделю, — напомнила Мэри-Энн.
Сука!
— Трудно удержать все в голове, — заметила Тереза, вручая Кортни йогурт и пакетик с изюмом.
Сара опять повернулась к дочери, тихое поскуливание которой постепенно набирало громкость.
— Успокойся, пожалуйста, — взмолилась Сара.
— Нет! — взвизгнула Люси. — Не успокойся!
— Перестаньте кричать, юная леди.
— Мама плохая! Хочу завтрак!
— Но его здесь нет. — Сара сунула в руки дочери сумку. — Посмотри сама.
Кинув на мать мстительный взгляд, девочка моментально перевернула сумку, и на землю посыпались памперсы, упаковки влажных салфеток, мелочь, использованные бумажные платки, книжки и игрушки.
— Дорогая, — с натужным спокойствием проговорила Сара, указывая пальцем на образовавшуюся кучу вещей, — а теперь убери все это на место, пожалуйста.
— Я… хочу… мой… завтрак! — с трудом выдохнула Люси, после чего из глаз у нее хлынул поток слез, словно внутри прорвало плотину.
Обиженный вой, который она издавала при этом, заставил остальных детей забыть про еду и с уважением обернуться. Очевидно, они поняли, что присутствуют при выступлении виртуоза, у которого можно кое-чему научиться.
— Бедняжка, — повторила Шерил.
Вот остальные матери наверняка знают, как надо поступать в подобных случаях, покаянно подумала Сара. Они все читают специальные книги и какие-то журналы. Кажется, следует не обращать на истерику внимания и дать ребенку выплакаться. Или, наоборот, надо взять девочку на руки и напомнить ей, что мамочка ее любит? Вроде бы Саре где-то попадался и тот, и другой советы. В любом случае хорошая мать должна что-то предпринять, а не стоять столбом, когда ее ребенок, подняв лицо к небу, разрывается от крика.
— Подожди, — сказала вдруг Мэри-Энн таким непререкаемо взрослым голосом, что Люси немедленно замолчала и с надеждой повернулась к ней. — Трой, милый, отдай Люси свои крекеры.
Трою такая идея, очевидно, не понравилась.
— Нет, — заявил он и отвернулся, прикрыв пакетик телом.
— Трой Джонатан, — Мэри-Энн вытянула руку, — немедленно отдай мне «Золотых рыбок».
— Но, мама, — возмутился мальчик, — они же мои!
— Не спорь со взрослыми. С тобой поделится сестра.
Неохотно, но явно смирившись с неизбежным. Трой протянул матери пакет с крекерами, и та торжественно вручила его Люси, которая тут же просияла сквозь слезы.
— Большое спасибо, — повернулась Сара к Мэри-Энн. — Ты меня просто спасла.
— Ерунда, — ответила та. — Я не могла видеть, как эта крошка страдает.
* * *
Если бы вдруг одной из мамаш пришло в голову поинтересоваться, как это Сару угораздило выйти замуж, поселиться в их респектабельном пригороде и сделаться банальной домохозяйкой, она ответила бы, что виной всему стала минутная слабость. По крайней мере, именно так она объясняла эту странную метаморфозу себе, хотя в глубине души, конечно же, понимала, что такое объяснение не выдерживает критики. В конце концов, что такое взрослая жизнь, если не череда минутных слабостей, сменяющих одна другую? Большинство людей послушно, словно маленькие дети, подчиняются обстоятельствам и поступают именно так, что в данный момент требует от них социум, старательно притворяясь при этом, что на самом деле делают выбор добровольно.
Но дело-то в том, что саму себя Сара привыкла считать исключением. Она открыла феминизм на втором курсе колледжа — в начале девяностых, на гребне его третьей волны, — и это открытие, как показалось ей тогда, круто и навсегда изменило ее жизнь. Прослушав только вводный курс «Женских и гендерных исследований», Сара почувствовала, что получила ключ к пониманию многих проблем, которые еще в школе отравляли ей жизнь. Понятными стали и привычная затяжная депрессия матери, и собственное неумение заводить подруг и ладить с другими девушками, и странное отчуждение от своего тела, которое она временами испытывала. С пылом новообращенного Сара погрузилась в гендерный анализ, извлекая из этого такое же ощущение психологического комфорта, которое ее соседки по студенческому общежитию получали от аэробики или шопинга.
