— Разрешите мне присесть? — спросил он. Голос был бархатный и хорошо поставленный. Очень дорогой голос.
— Вы уже сидите, — сказал я.
— Точно. — Он улыбнулся. Улыбка была белозубая, искренняя и ослепительная. Очень дорогая улыбка. — Тогда позвольте мне представиться.
— Валяйте.
— Меня зовут Джон Мур, — сказал он и посмотрел на меня, явно ожидая какого-то эффекта. Сказано это было таким тоном, каким ниспосланный на Землю ангел мог бы провозгласить: «Аз есмь посланник Господа нашего всемогущего».
— Бывают имена и хуже.
— Неужели вы обо мне не слышали?
— Нет, — сказал я.
— Вы что, редко смотрите телевизор?
— У меня нет телевизора.
— У вас нет телевизора? — Тон: «Так это вы систематически травите римских пап цианидом?»
— У меня нет телевизора.
— Я не думал, что в наше время и в нашей стране еще есть люди, у которых нет телевизора. Я даже представить такого не мог.
— Вам не надо представлять, — сказал я. — Посмотрите на меня.
— Хотите, я подарю вам телевизор?
— Не хочу.
— Это точно?
— Абсолютно.
— Хм…
— У вас ко мне все?
Это вряд ли. Ничего не слышал о благотворительном обществе, одаривающем полковника Трэвиса телевизорами.
— Нет.
— Я так и думал. Эти шестеро клоунов работали на вас?
— Да.
— Тогда, думаю, вы можете объяснить мне смысл их поступка. От меня он как-то ускользнул. Для самоубийства есть более простые и менее обременительные способы.
— Вы имеете в виду, почему они на вас напали?
— Именно.
— Я им приказал.
— Зачем?
— Хотел убедиться, что вы не потеряли форму. И что ваша репутация соответствует действительности.
— И как она?
— Кто?
— Репутация. Соответствует?
— Вполне.
— То есть вы хотите сказать: эти клоуны знали, кто я?
— Да.
— Тогда вы им мало платите. Они очень смелые люди.
— Я не думаю, что мы им мало платим.
«Мы». Это уже любопытно.
— По правде говоря, наши бухгалтеры считают, что мы платим им слишком много.
— Удвойте эту сумму, — посоветовал я.
— Возможно, мы так и сделаем. Но я пришел сюда не для того, чтобы говорить о них. Давайте поговорим о вас.
— Обо мне разговаривать скучно, — сказал я. — Вряд ли вы сможете сообщить мне что-то, чего я не знаю.
— С вами хочет поговорить мистер Уильям Картрайт. — Тон: «С вами хочет поговорить Господь Бог».
— Это странно, — сказал я. — Хочет поговорить Уильям Картрайт, а разговаривает Джон Мур.
— Ничего странного, — сказал он. — Мистер Картрайт не покидает своего офиса уже более двадцати лет.
— Наверное, ему там очень нравится.
— Мистер Картрайт хотел бы, чтобы вы нанесли ему визит завтра, в восемь вечера. В четыре часа на местном аэродроме вас будет ждать его личный самолет.
— Зачем ему личный самолет, если он двадцать лет не выходит из своего офиса?
— Как раз для таких случаев.
— И что от меня надо мистеру Картрайту?
— Только за то, что вы согласитесь побеседовать с ним лично, он намерен заплатить вам сто тысяч долларов. Независимо от итога вашей беседы.
— Мистер Картрайт сумасшедший?
— Богатые люди не бывают сумасшедшими. Они эксцентричные.
— Сто тысяч долларов только за разговор?
— Да.
— О чем мы будем говорить?
— Если бы я мог вам это сказать, мистер Картрайт не настаивал бы на личной встрече.
— Вы не можете сказать или не хотите?
— Не могу.
— Но вы знаете, о чем речь?
— Да.
— Мистер Картрайт представляет правительство какой-нибудь страны?
— Разве правительства платят такие деньги?
— Тоже верно, — сказал я. — Но вам известно, что я в отставке?
— Конечно.
— У меня «отставка-50», — сообщил я. — Это значит, что я не могу работать ни на одну федеральную либо муниципальную организацию.
— Мистер Картрайт представляет только собственные интересы.
— Хорошо, — сказал я. — Я поговорю с мистером Картрайтом и получу сто тысяч долларов.
— Самолет в четыре часа, — напомнил Джон Мур. — Я буду ждать вас у трапа.
— Кто это был? — спросил я у официанта, когда мистер Джон Мур, его кожаный чемоданчик и запах дорогого одеколона покинули террасу.
— Как? — изумился официант. — Вы не знаете? Это же мистер Джон Мур.
— И кто он такой?
— Мистер Мур? — Официант изумился еще больше. — Он… он же… ну это… и вообще…
— Понятно, — сказал я и затушил сигару.
— Кстати, он оплатил ваш счет.
Дэн
В нашем внутреннем обиходе он получил кличку Домосед.
Мы наблюдали за ним двадцать четыре часа в сутки, а он отказывался заниматься хоть чем-нибудь, что могло представлять для нас интерес.
Он просыпался рано и делал комплекс гимнастических упражнений общего плана. Никакой боевой направленности. Потом он купался в море, завтракал и весь день посвящал общению с женой и маленьким ребенком. Это было трогательно, особенно когда он вырезал из дерева фигурки разных мифических животных и давал их играть своему младенцу, но это было совершенно не то, что нам нужно.
Он редко встречался с Папой, еще реже — с Симпампулей. Он ни с кем не скандалил. Он любил свою жену и регулярно ходил в храм. Он никогда не покидал город. Мы никогда не видели оружия, даже тренировочного, в его руке. Казалось, его не интересует ничего, что выходит за пределы его маленького семейного мирка.
Мы долго и трепетно ожидали его встречи с Красоткой, возлагая на нее (на встречу, не на Красотку) большие надежды. Именно там, по нашему мнению, должен был проявиться его бешеный темперамент. Ничего подобного. Он одарил ее холодным равнодушным взглядом, пожал плечами, буркнул приветствие, развернулся и ушел. Никакого гнева, никаких обвинений в ее адрес. Даже Симпампуле слова поперек не сказал. Странно.
Раз в неделю он встречался с Циклопом, выслушивал его доклады, одобрительно кивал и возвращался к своей жене. И не скажешь, что они женаты уже больше десяти лет, такая любовь… И главное, искренняя, а не игра на публику.
