Почему? Я пытался косвенно ответить на этот вопрос, предложив в качестве российской специфики гипертрофированные административно-рыночные механизмы[4]. Но в синхроничной теории административного рынка нельзя объяснить, почему титанические С усилия власти по укреплению государства приводят в конечном счете к какой-либо форме тоталитаризма, а не меньшие усилия по демократизации заканчиваются ослаблением государства, иногда его распадом. Попытку объяснения, основанную на этнических детерминантах социально-экономического устройства России и ее истории, предприняла О. Бессонова[5]. Существуют и другие способы и попытки объяснений, однако по большей части они представляют собой варианты «теории заговора», которые не интересны.
Разрыв между наблюдаемым и способами его объяснения поражает. Феномены нашей жизни имеют мало общего с тем, чему следует быть, если исходить из общепринятых теоретических схем. Во многом поэтому аргументация в обычном интеллигентском дискурсе строится как противопоставление того, что есть (устрашающего, неправильного), тому, что должно быть согласно исповедуемой дискутантом теории. Но при этом даже самые простые идеологически и политически не акцентуированные описания отечественных реальностей — пока редкость. Более того, предметное знание о том, что происходит в стране, вызывает реакции типа «этого не может быть, потому, что этого не должно быть» и «это незачем знать, потому что оно исчезнет в ходе реформ». Вместо исследований тиражируется бездумное применение импортированных теорий, предполагающее, в точном соответствии с прогрессистскими стереотипами, что Россия — такая же страна, как и те, в которых методики созданы.
Однако апологеты импортных теорий, презентуя результаты своих исследований, вынуждены, если честны, признавать, что исследованный ими феномен совсем не такой, каким они себе его априори представляли, или не существует вовсе[6]. А независимый исследователь, занимающийся эмпирическим изучением страны, прежде всего фиксирует неприменимость стандартных понятийных и методических схем для описания наблюдаемого[7].
Политэкономия социализма и ее наследие
В России, с моей точки зрения, не было той экономики, которая описывается в стандартных учебниках. То, что внешние наблюдатели принимают за экономику, вероятнее всего, вообще не экономика, а ресурсная организация государственной жизни[8]. В теориях, которые исповедуют прогрессивно настроенные экономисты, такой — феномен, насколько мне известно, не анализируется. Аппарат этих С теорий соответственно мало применим к описанию потоков ресурсов, дирижируемых государством. Товар в России не совсем товар, деньги не совсем деньги, производство не совсем производство, и даже потребление только внешне сходно с классическим потреблением, описываемым в стандартных учебниках экономики.
В. Ильин так определяет отличие ресурсов от капитала: «Категории ресурса и капитала связаны, но не являются тождественными. Ресурс — это возможность, которая отнюдь не обязательно станет реальностью. Любой капитал — это ресурс, но не каждый конкретный ресурс превращается в капитал. Капитал — это рыночный ресурс, реализовавшийся в процессе возрастания стоимости. Поэтому обладатели одних и тех же с точки зрения материальной формы ресурсов могут иметь разное отношение к капиталу и соответственно — разное место в классовой структуре. Деньги в кубышке — это сокровище; деньги в рыночном обороте, приносящие прибыль, — это капитал. Такое превращение ресурса в капитал возможно лишь в контексте рыночного общества. Там, где нет рынка, возрастание рыночной стоимости ресурсов не происходит»[9].
