Однако в последнее время – как результат внезапного пробуждения эстетических запросов Тео – на горизонте появилась невеста. Шарлотта Дюзан, импортированная из Франции звезда эстрады, выступая в одном из модных кафешантанов на Бродвее с номером «Пляска смерти», продемонстрировала столь исключительное художественное мастерство в изображении агонии, что потребление шампанского в заведении выросло на тридцать процентов.
Мистер Тео родился сыном генерального директора фирмы «Пасифик Оушен Траст», вследствие чего единственной и главной целью своей жизни считал стремление убить время и разогнать скуку. К Шарлотте Дюзан его привело именно это стремление, однако впоследствии бурные ночные увеселения переросли в более серьезное чувство.
– Шарлотта! Я решил жениться на вас! – заявил однажды мистер Тео.
Но артистка, от которой мы вправе были бы ожидать иного ответа, возразила:
– И что мне прикажете делать с мужчиной, который всего-навсего миллионер? По-вашему, этого вполне достаточно?
– Конечно! – искренне ответил мистер Тео, поскольку и правда был убежден, что этого вполне достаточно.
– Вы заблуждаетесь. Не желаю, чтобы моего супруга называли денежным мешком! Он должен обладать общественным положением и авторитетом. И должен трудиться!
– О нет! – ответил мистер Тео. – Не могу! У кого есть деньги, тот не должен своими «трудами» мешать работе других.
– Тогда и не мечтайте о нашем браке!
Однако любовь мистера Тео не знала преград. Он предпринял попытки найти какой-нибудь средний путь – чтобы и трудом не заниматься, и авторитетом обзавестись.
– Мистер Торн, – обратился он к своему секретарю однажды вечером, в разгар тяжких раздумий, – что делать человеку, если он не желает трудиться, но все же должен как-то оправдать свое постоянное пребывание на свете?
Эммануэль Торн, худощавый флегматик с сонным голосом, задумчиво потер подбородок.
– Можно, к примеру, – начал он, – основать объединение под лозунгом «Труд – не позор, но смертная тоска!» и круглые сутки пропагандировать программу: чтобы не работал ни один человек, в трудах которого нет необходимости, особенно необходимости зарабатывать себе на пропитание. Если эту программу удастся сделать популярной и осуществить, бурный прогресс и процветание человечеству обеспечены, а ваше имя станет в один ряд с именем Галилея, который, на мой взгляд, тоже никакими трудами себя не обременял и всего лишь от скуки сделал открытие, что Земля вертится.
– Стоп! – воскликнул мистер Тео. – Что ни говори, а из всех моих подчиненных вы самый толковый! Какую бы глупость ни ляпнули, это сразу же наводит меня на дельную мысль.
– О да! – кивнул секретарь, удовлетворенно прикрыв глаза веками с редкими рыжеватыми ресницами. – Главное – прослыть необходимым в глазах общества. Ценность труда в его результативности, ибо даже самый ценный труд – не есть алиби и не оправдывает отсутствие результата. Ну как, здорово я загнул?
– На удивление удачно. Уж не заболели ли вы? Как бы там ни было, а меня осенила гениальная мысль. Я стану знаменитым на весь мир! По-моему, это единственный способ жить безбедно, не работать и не подвергаться за это критике. Никто ведь не проверял, трудится ли Эдисон, когда не занят изобретением лампы накаливания, граммофона и тому подобных штучек. И разве волновало хоть кого-нибудь, надрывался ли Дарвин до седьмого пота, после того как высказал свое авторитетное суждение насчет нашего родства с обезьянами? Короче говоря, завтра же поместите в газетах объявление!
Секретарь сей замысел не одобрил:
– Я всегда был против крайних мер. Публичные выступления недостойны джентльмена! Ну ведь вас не переупрямишь. Сдаю свои позиции, а заодно сдам и ваше объявление в газеты.
Так они и поступили. Но, сраженный полной бездарностью ответных писем, мистер Тео стал опасаться конфликта со своим суровым отцом, который с давних пор разделял взгляды Шарлотты Дюзан на труд – впрочем, даже не подозревая об этом единодушии. А посему сын решил поддаться на многократные родительские увещевания и вступить в семейное дело.
– Мистер Торн! Соедините меня с «Пациоци»!
Весьма характерно для несерьезности мистера Тео было окрестить гигантскую фирму, вобравшую в себя все проблемы Великого, или Тихого, океана, столь легкомысленным сокращением: все равно что подзывать пони, это милейшее существо, противным, сюсюкающим причмокиванием.
Мистер Тео с сумрачным видом закурил сигару, заранее озабоченный своим трудовым будущим: жить-то он все равно станет по-прежнему, так же, как сейчас, зато справедливых попреков не оберешься.
– «Пациоци» на проводе, мистер Тео! – отвлек его от грустных мыслей секретарь, передавая трубку.
– Это Тео! – по привычке невнятно буркнул он в микрофон. – Дайте мне отца, пожалуйста!
Телефонистке на коммутаторе послышалось «Лео», и она соединила его со швейцаром, двадцатилетний сын которого носил это имя.
– Достукаешься ты у меня, мошенник эдакий! – хриплым голосом зарычали на мистера Тео. – Целый час сижу здесь без штанов!
– Как это возможно?
– А вот так! Штанов-то нет, как не бывало! Хочешь, чтобы я простудился?
– Боже упаси! – испуганно ответил юный миллионер, не чуждый сострадания к ближнему.
– Я уже подхватил насморк!
– Неужели не найдется под рукой какого-нибудь пледа, чтобы им обмотаться?
– Издеваешься, недоумок? Как же я буду, обмотанный пледом, по вестибюлю расхаживать!
– Это и правда неудобно.
– Ежели через пять минут не явишься сюда со штанами, я тебе башку сверну!
– Немедленно приму меры.
– Алло, алло! Отвороты подшей снизу тесьмой, чтобы не обтрепались, когда придется по грязи шлепать. И стрелка чтоб была заглажена по всем правилам. Как острие бритвы! Иначе попомнишь отцовскую руку, щенок! – Швейцар в сердцах швырнул трубку, а мистер Тео звонком вызвал к себе лакея.
– Без промедления отвезите в «Пациоци» какие-нибудь из моих брюк! – распорядился миллионер. – Стрелка должна быть заглажена, как острие бритвы, иначе нам с вами от швейцара достанется на орехи. Да!.. Отвороты подшейте тесьмой, чтобы не обтрепались. Передайте швейцару поклон, а если вдруг ему понадобится и пиджак, пускай звонит, не стесняется.
Лакей, по фамилии Сигорский, некогда попал в железнодорожную катастрофу, в результате чего стал полуслепым и полоумным. Да и вообще, от прежнего докатастрофического состояния в нем только и сохранились, что ненадежность и неаккуратность.
– Мистер Тео, – медленно начал он, вскинув голову, чтобы лучше видеть. – С чего бы это брюкам обтрепаться, ежели ездишь на машине?
– Но ведь у швейцара нет своей машины! Впрочем, это поправимо. Заскочи по дороге к Крайслеру и купи бедняге спортивный автомобиль!
Легко представить удивление швейцара, мистера Баруха Т. Ливингстона, когда в швейцарскую будку ввалился полуслепой и полоумный Сигорский с брюками и пачкой документов на только что приобретенный «крайслер». Рассерженный папаша внял совету мистера Тео, обмотался пледом и сел у окна, вооружившись позаимствованной в секретариате табличкой с надписью «ТИХО! ИДЕТ СОВЕЩАНИЕ!», чтобы хорошенько трахнуть по башке своего недостойного отпрыска Лео, когда тот – пусть с опозданием – но все же доставит вожделенную часть гардероба. Ему было невдомек, что ждать придется до второго пришествия, поскольку сынок пропил деньги на брючную подкладку, подрядился матросом и, прихватив на память отцовские штаны, вот уже полчаса как был в пути. В пути к Гавайям, «где пьяняще благоуханны ночи и пламенны красоток очи, где шумят базары и звенят гитары», – если, конечно, верить словам знойных танго, что лично нам представляется сомнительным.
