Глава 1
Тоскана, 1938 год
Драгоценности сверкали на атласных подушечках, разложенных на кровати. Ожерелья, браслеты, диадемы, кольца. Впервые за много лет перед ней лежала вся коллекция целиком. Она намеревалась не любоваться своими сокровищами, а только проверить их. Здесь было более ста украшений, но она знала их наизусть.
Ведь каждый предмет был не просто ценностью, а выражением преданности определенного мужчины.
Протянув руку, она взяла длинное ожерелье из больших изумрудов, надела его и подошла к зеркалу – одному из многих, висевших на стенах богато обставленной спальни. Она никогда не боялась зеркал, и даже сейчас, на седьмом десятке, видела перед собой женщину изумительной красоты, выглядевшую на двадцать лет моложе своего возраста. Она великолепно сохранилась, потому что была всегда любима и окружена восторженными и почитающими ее поклонниками в течение долгих-долгих лет…
Ах изумруды! Они пробуждали воспоминания так же легко, как отражали свет. Это ожерелье ей подарил принц во время последнего свидания перед его свадьбой с герцогиней. Только зеленое, сказал он тогда, подходит к сапфировым глазам и оттеняет иссиня-черный цвет волос любимой.
Но это было так давно… во времена принцев. В последние годы власть и сила оказались в руках жестоких мужчин с плохими манерами, мечтающих не о завоевании прекрасной дамы, а о порабощении и уничтожении целых наций.
Вернувшись к кровати, она собрала драгоценности и разложила их в отдельные ящички. Спрятав все в специальный стенной сейф, женщина присела у туалетного столика.
На нем одиноко стояла нефритовая коробочка около шести дюймов длиной – весьма ценная, но не сравнимая с тем, что находилось внутри.
Открыв коробочку, женщина подняла с розового шелка самое крупное из своих сокровищ, единственное в мире и баснословно дорогое. Эта фигурка женщины около пяти дюймов в высоту не уступала по мастерству исполнения ни одному из королевских пасхальных яиц Фаберже. Голова была сделана из золота, глаза из сапфиров, плечи из цельной жемчужины причудливой формы. Рубин в виде сердца образовывал лиф платья, бриллианты и изумруды покрывали юбку так, что казалось, будто женщина кружится в танце. Из-под платья выглядывали туфельки из блестящего черного жемчуга.
Она любовалась подарком, полученным в тот самый год, когда над миром нависла угроза большой войны. Женщина поежилась от неприятных воспоминаний. Сейчас политическая ситуация вроде бы повторяется, и, по странному совпадению, фигурке снова предстоит перейти в другие руки.
Перейти… хотя в несколько иной форме. Сжав верхнюю часть драгоценного изделия в одной руке, а нижнюю в другой, женщина осторожно повернула фигурку, и та разделилась на две половинки. В воздухе поплыл слабый аромат духов, источаемый золотым парфюмерным флакончиком.
Взвешивая в руках обе половинки, женщина вновь задумалась над решением, принятым ею сегодня. Она вспомнила историю о том, как царь Соломон рассудил двух женщин, претендующих на одного ребенка. «Сделаем так, – предложил царь. – Пусть ребенка разрубят пополам, и каждой достанется по половине». Когда одна из женщин закричала, чтобы ребенка отдали другой, но только живого и невредимого, Соломон понял, что именно она – настоящая мать.
Сейчас ничто не мешало женщине разделить фигурку. Однако отдать бутылочку означало для нее своего рода смерть. Она не только лишится драгоценности, но будет вынуждена раскрыть важные и давно скрываемые секреты.
Но разве она имеет выбор? Мир изменился, и ей придется изменить свою жизнь.
Глава 2
Милан, 1938 год
«Дуче в Милане!»
Пошел дождь, и тушь на поспешно отпечатанном плакате потекла черными слезами, однако в вечернем свете можно было разглядеть надпись и портрет. Листовки и памфлеты летали над площадью и, намокая от дождя, падали под ноги митингующим.
Стефано д'Анжели стоял у окна в своем кабинете, глядя на старые камни кафедральной площади, сейчас почти опустевшей. Он видел лишь торопливо перемещающиеся черные зонтики, а под ними – быстро мелькающие ноги.
Все вокруг было мокрым – розоватые мраморные статуи, горгульи – выступающие водосточные трубы в виде мифологических фигур, остроконечные башенки кафедрального собора. Даже маленькая позолоченная Мадонна на вершине самого высокого шпиля блестела от влаги, будто оплакивая то, что произошло несколько часов назад.
Весь день толпа на площади кричала: «Да здравствует дуче!» Мелодия «Giovinezza», фашистского гимна, проникала в кабинет Стефано сквозь закрытые окна, мешая работать. Труднее всего было сознавать, что с этими поющими дураками и его брат.
Стефано вернулся к столу, пригладил густые блестящие черные волосы и взял документ, который пытался закончить весь день. Как скверно, что он, ученик адвоката, не способен сосредоточиться из-за орущих на улице людей! Впрочем, работа вгоняла его в тоску даже в лучшие времена. Ему двадцать четыре года. Неужели он проведет жизнь, бесконечную череду дней, в кабинетах и судах? Стефан предпочел бы расположиться под деревом у реки, писать стихи, читать Данте или, сидя за столиком в кафе на виа Верди, говорить с друзьями о живописи и литературе.
