Дорога к родителям была свободной. Основной поток двигался в противоположном направлении, в центр Дублина. Я ехала сквозь клубы тумана, напоминающего сухой лед, и мне казалось, что все происходит во сне. Еще пять минут назад был обыкновенный вторник. Я настроилась на первый день работы конференции. Пребывала в естественном волнении — в последний момент всегда что-нибудь да возникнет, — но к такому никак не была готова. Я не знала, что меня ждет в родительском доме. Было очевидно, что случилась беда. К примеру, мама подвинулась умом. Вообще-то она не проявляла таких наклонностей, но в подобной ситуации всего можно ожидать. «Он сложил вещи…» Уже одно это было маловероятно. Примерно как рак на горе свистнет. Папе всегда собирала вещи мама, будь то на конференцию по вопросам сбыта или на банальную игру в гольф. Именно эти слова меня и встревожили. Либо мама тронулась рассудком, либо папа в самом деле умер. В панике я все сильней давила на педаль газа.
Запарковалась я очень плохо, возле дома (скромный таунхаус постройки шестидесятых годов). Отцовской машины на месте не было. Папа никогда не ездит на работу на машине, он предпочитает автобус. От того, что машина исчезла, мне стало совсем нехорошо.
Мама открыла дверь прежде, чем я вышла из машины. Она была в персиковом халате, челка накручена на бигуди оранжевого цвета.
— Он ушел!
Я быстро прошла в дом и направилась на кухню. Мне требовалось сесть. Хоть это и глупо, но мне казалось, что сейчас я увижу там отца, он сидит себе скромно в уголке и удивленно повторяет: «Я ей все утро твержу: никуда я не ушел, но она и слышать не хочет». Однако на кухне никого не оказалось. Только остывший кусок поджаренного хлеба, пара перепачканных в масле ножей и другие свидетельства недавнего завтрака.
— Что-то случилось? Вы поссорились?
Нет, ничего не было. Позавтракал, как обычно. Кашу съел. Я сварила. Вот, смотри. — Она показала тарелку со следами овсянки. Съеденной, хочу заметить, без остатка. Мог бы и подавиться для приличия.
— Потом он сказал, ему надо со мной поговорить. Говорит, он несчастлив, у нас не ладится и он уходит.
— «Не ладится»? Да вы тридцать пять лет женаты! Может… может, у него кризис среднего возраста?
— Ему уже шестьдесят, вряд ли это можно назвать средним возрастом.
Она права. Кризис среднего возраста отец вполне мог пережить лет эдак пятнадцать назад. Никто бы и не возражал, мы тогда этого даже ждали, но он продолжал молча лысеть, был, как всегда, рассеян и добродушен.
— Потом взял чемодан и сложил туда свои вещи.
— Вот в это не верю. Что именно он сложил? И как умудрился догадаться, каким образом это делается?
На мамином лице появилось некоторое замешательство, и, чтобы доказать верность своих слов мне, а может быть, и себе, она повела меня наверх, где продемонстрировала пустое место в шкафу, прежде занимаемое чемоданом. (Такой чемодан из комплекта, который можно выиграть по жетону с автозаправки.) Затем она повела меня в свою комнату и показала пустые полки в гардеробе. Он забрал пальто, куртку и хороший костюм. Оставил поразительное количество разноцветных свитеров и брюк, которые принято называть слаксами. Бежеватого цвета, мерзкого покроя и из отвратительной ткани. Я бы их тоже не взяла.
— Ему придется возвращаться за одеждой, — проговорила мама.
Я бы не стала на это рассчитывать.
— В последнее время он был какой-то рассеянный, — продолжала она. — Я тебе говорила.
И мы даже гадали, не есть ли это начальная стадия болезни Альцгеймера. Тут меня осенило. У него и впрямь Альцгеймер. Он не в своем уме. Где-нибудь мотается сейчас на машине с безумным взором и называет себя российской княжной Анастасией. Надо предупредить полицию.
— Какой у него номер машины?
Мама удивилась:
— Я не знаю.
— Почему это?
— А зачем мне? Я эту машину никогда не вожу, только пассажиром езжу.
— Надо узнать, потому что я его тоже не знаю.
— Да зачем он нам?
— Затем, что мы не можем просить полицию разыскать синий «Ниссан Санни» с пятидесятидевятилетним водителем за рулем, который возомнил себя последним из дома Романовых. Где у тебя документы и все такое?
— На полке в серванте.
Однако поиск в «кабинете» отца результатов не дал. Никаких документов на машину там не оказалось, а от мамы толку было немного.
— Это ведь казенная машина?
— Кажется.
— Тогда я позвоню ему на работу. Кто-нибудь, его секретарша или еще кто, нам поможет.
Я набрала прямой отцовский номер, в глубине души понимая, что он не ответит. Где бы он сейчас ни находился, это наверняка не работа. Закрыв рукой трубку, я велела маме поискать номер полицейского участка. Но не успела она подняться с кресла, как к телефону кто-то подошел. А именно — отец.
— Папа? Это ты?
— Джемма? — с опаской отозвался он. В самом этом факте не было ничего необычного — отец всегда отвечал по телефону с каким-то сомнением. Да и не без оснований, поскольку я звонила ему только в трех случаях:
1. Сообщить, что у меня сломался телевизор, и попросить приехать с инструментами.
2. Сказать, что мне пора стричь газон, и попросить приехать с газонокосилкой.
3. Сообщить, что моя входная дверь требует покраски, и попросить приехать с валиками, кистями, малярной лентой и всем прочим, а заодно захватить большой пакет с шоколадками.
— Папа, ты, значит, на работе. — Бесспорное утверждение.
— Да, я…
— Что случилось?
— Послушай, я собирался тебе попозже позвонить, у нас тут запарка. — Он тяжело дышал. — Похоже, у нас произошла некоторая утечка конфиденциальной информации, и конкуренты готовятся выпустить пресс-релиз — новый продукт, практически идентичный, промышленный шпионаж и все такое.
— Папа!
Прежде чем продолжить, я должна рассказать, что мой отец работает в отделе сбыта большой кондитерской фабрики. Название не скажу, поскольку, учитывая сложившуюся ситуацию, не собираюсь делать им бесплатную рекламу. Сколько я себя помню, он всегда работал в этой компании, и одним из преимуществ его работы было то, что продукции разрешалось брать сколько хочешь — бесплатно. Поэтому наш дом был вечно завален шоколадом, а меня очень любила вся улица. Вряд ли сверстники так бы тянулись ко мне, если бы не дармовые конфеты. Естественно, нам с мамой было строжайше запрещено покупать что-либо, произведенное конкурентами — дабы «не давать им преимуществ». Хотя мне был ненавистен этот диктат, который вообще-то и диктатом-то не назовешь — папа всегда был для этого чересчур мягкотел, сил противостоять ему во мне не находилось, и как бы нелепо это ни звучало, но когда я впервые попробовала «Ферреро Роше», то ощутила угрызения совести. Я понимаю, это не конфеты, а смех один, особенно то, как они себя рекламируют, но на меня они произвели большое впечатление, в первую очередь своей идеально сферической формой. Однако, когда я между делом посоветовала папе, что его фирме пора попробовать себя в конфетах в форме шарика, он грустно на меня посмотрел и произнес: «Ты ничего не хочешь мне рассказать?»
