А потом Бриджит попался на глаза листок бумаги, на котором я что-то писала перед тем, как уснуть. Это была обычная слезливо-сентиментальная, полная жалости к себе стихоподобная чушь, какую я всегда пишу, когда нанюхаюсь. На сей раз я добилась в стихах небывалой философской глубины. Мне показалось, что я постигла – ни больше ни меньше – тайну мирозданья. Однако позже, при свете дня, прочитав их – ну, то, что можно было прочитать, – я, признаться, покраснела.
Стихи были такие: «Тра-та-та-та-та… жизнь», дальше неразборчиво, потом «миска вишен, тра-та-та, мне всегда достаются только косточки…». Дальше (смутно припоминаю, как писала это) я придумала очень удачное название для стихотворения о воровке из супермаркета – «Больше я не вынесу».
Но Бриджит, которая в последнее время стала какая-то тревожная и подозрительная, и не подумала отнестись к моим стихам, как к забавной чепухе. Более того, увидев у меня на подушке пустой пузырек из-под снотворного, она решила, что этот листок – предсмертная записка. И не успела я опомниться, и правда не успела – я все еще спала, ну, спала или была без сознания, смотря чьей версии верить, – Бриджит позвонила в «скорую», и меня быстренько препроводили в больницу «Маунт Соломон», где незамедлительно промыли желудок. Это оказалось довольно неприятно, но худшее было впереди. Бриджит повела себя, как одна из этих фашисток, которые проповедуют воздержание и к тому же считают, что если ты, к примеру, чаще двух раз в неделю моешь голову шампунем «Линко», значит, ты алкоголичка и тебе срочно надо пройти курс лечения из двенадцати ступеней. Итак, она позвонила моим родителям в Дублин и сказала, что у меня серьезные проблемы с наркотиками и что я только что пыталась покончить с собой. И прежде чем я успела вмешаться и объяснить, что произошло досадное недоразумение, мои родители высвистали мою до отвращения примерную сестрицу Маргарет. Та не замедлила примчаться первым же рейсом из Чикаго, да не одна, а со своим не менее отвратительным муженьком Полом.
Маргарет старше меня всего на год, но мне иногда кажется, что разница между нами лет сорок. Она сразу же вознамерилась депортировать меня в Ирландию, в лоно семьи. Там, согласно ее плану, мне предстояло пробыть лишь несколько дней, а затем, отправиться в одно чудное местечко, где меня «окончательно вылечат», как выразился мой папа, беседуя со мной по телефону.
Разумеется, ехать я никуда не собиралась, но была по-настоящему напугана. И не столько разговорами о возвращении домой, в Ирландию, и перспективой оказаться в клинике, сколько самим фактом звонка. Мой отец позвонил мне. Он мне позвонил. Такого за все двадцать семь лет моей жизни не было ни разу. Казалось, ему стоило труда просто поздороваться со мной, если к телефону подходил он, когда я звонила домой. Самое большее, на что он был способен, – это испуганно спросить: «Кто это? Которая из вас? Ах, Рейчел? Сейчас я позову маму». И больше ничего – лишь бряканье телефонной трубки, которую он поспешно швырял на стол, убегая за мамой. Если же мамы не оказывалось дома, его охватывала настоящая паника.
– Твоей мамы нет дома, – тревожно-высоким голосом сообщал он, словно умоляя: «Пожалуйста, ну, пожалуйста, не вынуждай меня с тобой разговаривать!»
И это вовсе не означало, что он меня не любил или был холодным, недоступным для детей отцом или что-нибудь в этом роде. Ничего подобного. Он очаровательный человек! Я вынуждена признать это теперь, когда мне двадцать семь и последние восемь лет прожиты вдали от дома. Оказалось, что он вовсе не тот «противный скряга», который «жалеет денег нам на джинсы» и которого мы с сестрами так охотно ненавидели в подростковом возрасте, – просто папа был не слишком разговорчив. Разве что речь заходила о гольфе. Но сейчас он позвонил мне сам, и это, безусловно, свидетельствовало о том, что со мной действительно что-то не так. Я предприняла попытку исправить положение.
– Со мной все в порядке, – сказала я папе. – Это какая-то ошибка. У меня все прекрасно.
Но отец не поддался.
– Ты должна вернуться домой, – отрезал он. Однако я тоже не собиралась сдаваться.
– Папа, возьми себя в руки. Посмотри на вещи… трезво. Я не могу вот так все бросить.
– Что именно ты не можешь бросить? – спросил он.
– Свою работу, например, – ответила я, – не могу же я вот так просто взять и уволиться с работы.
– Я уже звонил к тебе на работу, там тоже считают, что тебе следует вернуться домой, – сообщил отец.
Я почувствовала себя так, как будто оказалась на краю пропасти.
– Прости, куда ты звонил?
Я была так напугана, что едва могла говорить. Что они там наговорили обо мне моему отцу?
– Я звонил к тебе на работу, – ровным голосом повторил папа.
– Послушай, ты… – задохнулась я. – С кем ты разговаривал?
– С парнем по имени Эрик, – ответил папа. – Он сказал, что он твой босс.
– О боже! – простонала я.
Ладно, в конце концов, я взрослая женщина, мне двадцать семь лет, и если мой отец узнал, что я иногда опаздываю на работу, ничего страшного. Но оказалось, что есть! Я чувствовала себя точно так же, как двадцать лет назад, когда маму вызвали в школу и сообщили ей, что я систематически не выполняю домашние задания.
– Это ужасно, – сказала я папе. – Зачем тебе понадобилось туда звонить? Я просто в отчаянии! Что они теперь подумают? Они же мне дадут под зад коленом!
– Рейчел, из разговора я понял, что они и так давно собираются это сделать, – донеслось до меня через Атлантику.
Ага! Становится интереснее. Значит, папа все знает. Похоже, Эрик озверел от моих прогулов.
– Я тебе не верю, – запротестовала я. – Ты так говоришь, чтобы заставить меня вернуться домой.
– Нет, – возразил папа. – Хочешь, я перескажу тебе, что сообщил мне этот Эрик?
Нет уж! Мне было страшно даже подумать, что Эрик мог обо мне рассказать, не то что услышать это.
– У меня на работе все было прекрасно, пока ты туда не позвонил, – отчаянно соврала я. – Ты только навредил мне своим звонком. Я позвоню Эрику и скажу ему, что ты чокнутый, сбежал из психушки, и ни одному твоему слову верить нельзя!
– Рейчел, – папа тяжело вздохнул. – Я ничего не портил – я вообще почти ничего не сказал этому твоему Эрику. Говорил-то в основном он, и, уверяю тебя, он будет просто счастлив отпустить тебя.
– Отпустить? – переспросила я дрожащим голосом. – То есть уволить? Ты хочешь сказать, что у меня больше нет работы?
– Именно так, – самым будничным тоном заметил мой отец.
– Что ж, прекрасно. – У меня потекли слезы. – Спасибо, что разрушил мою жизнь.
Пока я осваивалась с мыслью, что опять осталась без работы, на том конце провода молчали. Может, бог Бидл перематывал пленку?
– Ну хорошо, а как быть с моей квартирой? – вскинулась я. – Раз уж ты так замечательно устраиваешь мои дела…
