— Угу. Только…
— Ну что?
— Тогда будет неинтересно.
— Ты имеешь в виду, что не получится сюрприза?
— Да.
— А для сюрприза я тебе куплю такое, о чем ты и не мечтаешь.
— А что?
— Ну вот! Что это будет за сюрприз, если я заранее тебе скажу. Нет уж! Сюрприз он и есть сюрприз. Увидишь, когда мы с чемоданами войдем в квартиру. Поняла?
— Угу.
Алена обняла мать, чмокнула ее в щеку и побежала на улицу. Очевидно, делиться новостью с Юлькой.
Ирина набрала номер своей подруги Эльвиры. Они дружили со студенческих лет и, как правило, секретов друг от друга не хранили.
— Эля? Привет! Не оторвала? Что звоню? Хочу посоветоваться. На днях летим в Турцию… Ну! С Толей, конечно. С кем же еще? Нет, Аленку не берем. Он говорит, что с ребенком мы не отдохнем. Мол, для Турции она уже невеста, а значит, надо приглядывать. Поняла? Я что хотела? Ты не забежишь на часок? Может, подскажешь, как одеться и вообще. Хорошо. Жду.
Ирина положила трубку и побежала на кухню готовить любимые Эльвирины оладушки. Она их замешивала на кефире и гашеной соде.
Эльвира любила попить чаю с блинами, оладьями или чебуреками. У Ирины такая стряпня получалась как на заказ — румяная, ароматная, вкусная!
Вскоре примчалась сама любительница мучного, дебелая шатенка в ярко-зеленом брючном костюме, и с порога затараторила:
— Ты меня так заинтриговала, что я с работы удрала. Сказала Петровичу, что иду в налоговую, и гуд-бай!
— Мой руки, оладьи на столе.
— Да уж поняла. Как же! Я еще в подъезде учуяла родные ароматы. М-м! Ах, как забирает!
Они сели на кухне за стол, Ирина налила чаю, поставила варенье. Эльвира, несмотря на зверский аппетит, никогда не поглощала еду с жадной быстротой. Поесть она любила и превращала этот процесс в священный ритуал. Она ела, смакуя каждый кусочек.
— Главное, не переусердствуй в нарядах, — учила она Ирину, накладывая в хрустальную розетку земляничное варенье. — Причем я имею в виду не просто тряпки, а «наряды», коими ты, моя лапа, грешишь то и дело.
— И какими же «нарядами» я грешу? — спросила Ирина, слегка задетая такой нелестной характеристикой.
— К примеру, взять твой новогодний костюм. Наверное, бегала по магазинам, высунув язык, чтобы подобрать в тон к сиреневому шелку эти чернильно-лиловые кружева, а когда наконец подобрала, то была на седьмом небе от счастья. Так ведь?
— Ну и что?
— А то, что получилась полная ерунда.
— Но ты сама же в комплиментах рассыпалась.
— Это я расстраивать тебя не хотела. А сейчас дело прошлое, можно и правду сказать. Короче, не надо тебе шить такие старушечьи вещи. Еще успеешь, наносишься в свое время. А сейчас надо одеваться легко, воздушно, ярко, не отставая от моды.
— Например, в такой ядовито-зеленый костюм, — поддела ее Ирина.
— Глупая! Я природная шатенка. Мне сам бог велел в зелень рядиться. А ты со своими светло-русыми косами да фиалковыми глазами… Черт! Дал же бог красоту ни за что. За будь здоров такую фигуру отвалил, а мне какие-то жалкие поскребыши…
— Ничего себе «жалкие»! Пятьдесят второй размер. Ха-ха-ха!
— Тебе смешно, а мне хоть волком вой. На пляже стараюсь частями загорать, не показывать все тело оптом.
— Да ладно, Элька, чего ты? — пожалела Ирина подругу. — Ты другими достоинствами берешь. Я всегда завидовала твоему белому лицу. Прям, как в сказке: «Черноброва, белолица по горенке идет, словно лебедица по озеру плывет».
— Хм, и на том спасибо.
— Нет, я серьезно. Мне пудриться надо, а у тебя от природы чистая, матовая кожа. Даже нос не блестит!
— Ну хоть в чем-то должно повезти. Ладно, что мы обо мне? Когда хоть уезжаете-то?
— Еще не знаю. Скоро Анатолий придет, скажет.
— Как это его сподобило на такой шаг? Я думала, что дальше Порошина он никогда не выедет.
— Ну ты скажешь. Да он давно рвется сменить обстановку. Просто отпуск летом не дают.
— При чем тут лето? На отдых можно в любое время поехать. Осенью, в бархатный сезон, еще даже лучше. Не так жарко.
— И в самом деле, не знаю, о чем мы думали все эти годы? Помню, как сразу после свадьбы съездили в Ялту, а потом еще в Геленджик, и все. Как отрезало. То декретный, то Аленка маленькая — на маму боялась оставить. В общем, все какие-то причины.
— Зато мы поездили с Невревым, дальше некуда!
— Да уж.
— А ты знаешь, везде одно и то же. Пляж, жара, кругом люди, как тюлени, бока свои на солнце греют, шум, суетня. Надоело.
— Это пресыщение, Элька. Тебя бы в Порошино на месяц, да картошки десять соток заставить окучить, посмотрела бы я на твое тюленье тело.
— А что? Я не против. Но нет у нас с Невревым домика в деревне. Нету! А как бы хорошо на зорьке встать, спуститься по огороду к реке с удочками, посидеть на бережку, пофилософствовать. Благодать!
— Ты так поэтично все представила, что хоть бросай эту Турцию к аллаху и беги в Порошино. Но в жизни все не так, дорогуша.
— А как?
— Во-первых, муж не признает женщин на рыбалке. Это сугубо мужское занятие, как он считает.
— А во-вторых?
— Во-вторых…
Ирина задумалась, не зная, как объяснить Эльвире то, что ей самой не до конца понятно. Одно она знала твердо — не было в ее жизни никакой поэзии. В книгах об этом пишут, а в жизни все не так.
— Узурпатор он, твой Анатолий, — по-своему истолковала Эльвира молчание подруги. — По какому праву он лишает тебя таких тихих радостей, как рыбалка и уха, сваренная на костре?
— Да не лишает он. Просто я его тоже понимаю. Должны ведь у мужика быть свои радости, чисто мужские? Ну, неинтересно ему со мной, что тут сделаешь? У него своя компания: тесть да мамин родственник дядя Гриша. Им втроем и без женщин хорошо.
— Ну, разумеется. На троих ведь большое счастье.
— Да они не пьют. Разве по сто граммов под уху, но это, как говорится, сам бог велел.
— Ох и защитница ты своего муженька! Все бабы только и пилят своих благоверных и неверных, а эта знай нахваливает да выгораживает.
— А за что мне его пилить? Он хозяйственный, домовитый, хорошо зарабатывает, не пьет, налево не ходит.
— Ой ли?
— Что значит это твое «ой ли»? Думаешь, я бы стала терпеть измены?
— Жена, как правило, узнает об изменах мужа в последнюю очередь, и то не обо всех.
— Ты эту теорию для себя прибереги, — обиделась Ирина. — Видела я твоего Неврева на новогоднем вечере. Ни одной юбки не пропустил.
