Девушка мгновенно ощутила произошедшую в душе командира перемену. Что-то недоброе блеснуло в его зрачках как отражение далекой грозы. Она поняла, что переборщила. Но было уже поздно. Качалин сделался хмурым, несговорчивым, ей даже на секунду показалось — агрессивным. Желая как-то поправить дело, девушка неуверенно вымолвила:
— Но у меня есть разрешение министра по делам беженцев. Поверьте, это не прихоть, мне просто необходимо лететь в джунгли. Я срочно должна сделать репортаж для своей телекомпании. Это моя работа.
«Очевидно, она привыкла, что ей никто никогда не отказывает, — подумал с раздражением Качалин, — так пускай и утрется своим самомнением. Ей, видите ли, надо делать репортаж! Так делай! Только мы тебе в этом не помощники».
— Вертолет перегружен, — вслух глухо проговорил он, жалея, что вообще встрял в разговор, отнимающий время. — Пассажиров мы не берем.
Лицо девушки мгновенно вспыхнуло, кровь прилила к щекам.
— Но у меня разрешение! — Она в отчаянии сунула под нос Качалина фирменный бланк Министерства по делам беженцев.
— Филькина грамота, — усмехнулся Антон. — Будь у вас даже письмо из Секретариата ООН, я не повезу вас.
— Что значит «филькина грамота»?
«Ну и настырная, — подумал Антон, — она меня уже достала».
— У меня нет времени на пустые препирательства, — сказал он. — Пропустите, наконец, мой ответ вам известен!
Элис Петерсон, по-детски обиженно поджав губы, отошла, освобождая дорогу Качалину. Одернула нервными пальцами блузку, поправила растрепанные ветром волосы. Когда он прошагал мимо, крикнула вслед с горьким отчаянием:
— Счастливого полета, капитан!
Антон чуял спиной ее гневный взгляд, но не обернулся.
За обычной сумятицей дел досадный инцидент в аэропорту как-то подзабылся. Другие хлопоты и заботы навалились на Антона. Качалин ни разу не вспомнил об Элис, полагая, что это была единственная встреча: упрямая девушка с дымчатыми глазами просто мелькнула в его судьбе, как десятки других людей, с которыми он не стремился вступать в отношения долгие и серьезные.
Однако вскоре оказалось, что Антон ошибся.
Прошла неделя.
Экипаж Качалина еще четырежды побывал в джунглях, доставляя необходимые грузы. Сегодняшний рейс был обычным — простая работа вертолетчиков.
Тяжелая винтокрылая машина летела на северо-восток. Искаженная горбатая тень скользила по зеленому покрову джунглей. Маршрут был проложен вдоль берега широкой реки. Внизу, справа по курсу, несся вспененный мутный поток — река вспухла после обильного ночного ливня. Изредка на воде виднелись лодки аборигенов, решившихся побороться с потоком. Пылающий солнечный шар слепил летчиков, заглядывая в кабину справа. Боковой ветер заворачивал хвост вертолета, и Антону приходилось напряженно следить за приборами и ориентирами на земле, о которых изредка напоминал штурман, доворачивать машину, придерживаясь проложенного курса.
— Ну и пекло! — пожаловался за спиной бортмеханик.
Угрюмый штурман, из которого каждое слово надо было клещами вытаскивать, лишь скосил желтые глаза на Володю: чего молодняк суетится? Бывший афганский летун, штурман Усольцев после контузии начал заикаться, поэтому предпочитал больше молчать.
Качалин вытерся полотенцем и тоже никак не отреагировал на жалобу Володи. Он думал о своем.
Если бы год назад кто-то сказал Антону, что он будет летать в африканском небе, а не на буровые арктического побережья Сибири, он бы просто добродушно посмеялся над таким шутником. Что, собственно, он забыл в Африке, если уже сердцем прикипел к родному Северу?
Налаженная, казалось, жизнь Качалина, в которой, как ему думалось, не было места неожиданным поворотам, изменилась в одночасье. Произошло это в день, когда его младший брат Илья подорвался на мине в Чечне. В ростовском госпитале брату отняли развороченную осколками ступню, но главная беда оказалась даже не в ампутации, хотя для молодого парня стать калекой в двадцать лет — тоже непереносимое страдание. Илья угасал от контузии, ему грозила полная утрата зрения, речи и, как следствие навалившихся напастей, неизбежная смерть.
Антон в те дни сильно сдал. Он метался между Ростовом и Тюменью в свободные от работы дни, на отдых, полноценный сон времени почти не оставалось. Лечащий врач брата, щуплый лысый майор медслужбы, сочувствующий замотавшемуся летчику с севера, как-то в приватной беседе за чаем откровенно признался, что шансов у Ильи почти нет, но… На юге Германии находится одна хитромудрая клиника, где собрались отличные профессионалы, обладающие к тому же современной медтехникой, препаратами последнего поколения и собственным ноу-хау в лечении подобных недугов, и там горбатится давний приятель майора… Словом, можно попытаться пристроить туда Илью, но… Опять это «но»! Полугодичный курс лечения и реабилитации обойдется в двадцать пять тысяч долларов. Всего-то? Действительно, до августовского обвала такую сумму Антон наскреб бы за неделю: взял кредит, потряс друзей, продал машину. А сегодня за такую прорву «зеленых» надо года три не вылезать из кабины вертолета.
Поразмыслив, вернувшийся в Тюмень Антон бросился к президенту нефтяной компании Грише Криворучко, Григорию Александровичу — по нынешним временам. С Гришей они когда-то в молодости были большими друзьями, вместе трубили срочную на Дальнем Востоке. Случалось, и в самоволки побегивали, а иногда, запершись в пропахшей мышами и дезинсекцией каптерке, потягивали легкое винцо, к которому Гриша был неравнодушен. Кроме всего прочего, дружбан был меломаном, он просто балдел, когда поддатый слегка Антон брал в руки гитару и надрывным голосом орал песни Высоцкого, требующие большого напряга. Когда было совсем туго, делились последней сигаретой. В общем, дружили. После дембеля их пути разошлись: Антона позвало небо, а рассудительный Гриша двинул в индустриальный институт.
С тех пор так ни разу и не виделись, отчасти, может, оттого, что времена такие сумасшедшие наступили — все бросились заколачивать деньгу, почуяв дыхание близкого капитализма. Теперь Криворучко заправлял в нефтяном бизнесе, Антон пару раз видел его по телевизору. Кроме того, в областном центре циркулировали упорные слухи, что нефтяной капиталист женился на московской поп-диве, которая регулярно привозила на север своих именитых друзей, а Григорию Александровичу, чтобы подольше побыть с возлюбленной, приходилось раскошеливаться, оплачивая гастроли знаменитостей. Качалин всегда отрицательно относился к любым слухам, попросту пропускал мимо ушей гулявшие в городе сплетни. Предполагал, что все эти страсти искусственно нагнетаются для достижения реальных или сомнительных дивидендов: одним это давало популярность, рекламу, другим же паскудную радость — удалось-таки хоть чем-то уесть зажравшихся «новых русских».
Качалин записался на прием к бывшему однополчанину. Другого пути к бдительно охраняемому нефтяному боссу не существовало. Даже для друзей.
Антону было назначено на пятнадцать ноль-ноль. Он явился за пять минут до срока и был допущен до Григория Александровича в четырнадцать пятьдесят девять. Одна минута на проход. Молоток Гриша, думал Качалин о друге, умеет ценить время. Но дружба дружбой, а входил Антон в кабинет приятеля с легким трепетом в душе и неожиданно вспотевшими ладонями. Как ни кидай, а столько лет просвистело и живем, собственно, в другой стране. Каким теперь стал Криворучко, захочет ли вспомнить славные, но канувшие в прошлое времена. Вопрос… В другое время, пожалуй, и не пошел бы, но Илья…
