Лулу и Синтия — трижды повторяю про себя я, с улыбкой наблюдая, как Синтия с тем же деловитым видом подтаскивает к буфету табуретку, ставит на нее сестренку, как та открывает дверцы и достает пеструю с выпуклыми цветами и бабочками жестяную коробку.
— Конфеты! — объявляет Синтия, торжественно ставя банку на стол.
Лулу тем временем достает корзинку, неловко поворачивается и чуть не падает с табуретки. Я испуганно вскакиваю, Синтия хватается за личико, а Бобби умудряется пролететь через всю кухню и в последнюю секунду подхватить Лулу на руки.
— Оп-па!
Корзинка с грохотом падает на пол, и печенье — в шоколаде, в разноцветной глазури и с крупными изюминами — рассыпается по полу.
— Ой! — вскрикивает Лулу.
На миг мы все замираем. Бобби взмахивает рукой.
— Ерунда!
Лулу и Синтия переглядываются и хихикают.
— Она сама… — говорит Лулу, указывая на корзинку пухлым Пальчиком.
— Ишь ты какая! — Бобби грозит ни в чем не повинной корзине кулаком, поднимает Лулу под самый потолок и, гудя как самолет, несет ее к столу. — Ничего! Нам хватит и конфет, правда же, гостья?
Он смотрит на меня, а я не сразу понимаю, что обращаются ко мне, поскольку не могу отделаться от странного чувства, будто я на необыкновенном спектакле с моим братом в главной роли и будто это не настоящая кухня, а набор причудливых декораций.
— Конфет? — машинально воспроизвожу его слова. — А, конфет! Ну конечно же… Их вполне хватит.
— И кекса! — объявляет Лулу, показывая на несъеденный кекс.
— У-у! Мы же забыли вымыть за собой кружки! — восклицает Бобби, только сейчас замечая царящий на столе беспорядок. — Давайте-ка живенько исправим оплошность!
Девочки повизгивая хватают по кружке. Лулу — в виде машинки с колесиками, Синтия — кособокую, будто немного смятую с одной стороны. Две другие — половинки сердца — берет Бобби. К раковине они устремляются шумной стайкой.
Наконец все усаживаются за стол.
— А ты, оказывается, умеешь быть прекрасным отцом… Никогда в жизни не подумала бы.
Бобби счастливо смеется и подмигивает девочкам. Те принимают это за некий знак и вскакивают со своих детских высоких стульев. Синтия запрыгивает на спину Бобби, обхватывая его шею, а Лулу забирается к нему на руки. Наш отец, если бы мы с Бобби или Хэлли стали бы подобным образом требовать внимания во время чаепития, обязательно напустил бы на себя строгости, даже прикрикнул бы. Бобби же лишь удобнее усаживает на коленях Лулу и придвигает к себе обе детские кружки. Невероятно, но создается впечатление, что он ни капли не играет на публику и не пересиливает себя. Вся эта нескончаемая забава, похоже, дарит ему истинное наслаждение.
— Чудеса, — бормочу я, делая первый глоток чая.
Бобби опять смеется.
— Знаешь, я тоже никогда не подумал бы, — просто говорит он. — Поначалу меня это все без конца удивляло, а сейчас я уже привык и живу себе. По-настоящему живу.
Я всматриваюсь в чуть размазанные моросью красно-бело-синие индейские полосы на его щеках и в такие знакомые и вместе с тем совсем другие серые глаза. Теперь они как-то по-особому блестят. И как будто осветились сиянием изнутри, излучаемым обновленной душой. До чего же странно! Признаться, я жалела его, даже думала, что столь тяжкая ноша легла на его плечи в наказание за былые грехи. Оказывается, «груз» не тяготит его, а осчастливливает.
Синтия спрыгивает с его спины, открывает коробку и подносит ее ко мне.
— Какую будете? Тут есть с орешками, с мармеладом и с карамелькой.
Надо заметить, что при всей своей подвижности и невзирая на то что Бобби общается с ними, как с равными, девочки не кривляются, не наглеют, а держатся очень вежливо и дружелюбно.
— С карамелькой, — отвечаю я, глядя не на конфеты, а на личико Синтии.
Она берет из коробки обернутый золотистым фантиком кубик и протягивает его мне.
— Пожалуйста.
— Спасибо.
Синтия садится на место, придвигает к себе кружку и делает первый глоток. Не прихлебывает и не чмокает губами, невольно отмечаю я, вспоминая собственное детство. Наши родители, коренные англичане, воспитывая нас, уделяли много внимания культуре поведения за столом и во всех прочих местах. Не исключено, что именно из-за повышенной отцовской строгости Бобби, едва достигнув совершеннолетия, пустился безобразничать.
Синтию и Лулу, как видно, обучают хорошим манерам так, что они не замыкаются в себе и не утрачивают поразительной живости. Чувствую на себе взгляд Бобби и поднимаю на него глаза. Он улыбается.
— Такое чувство, что ты чего-то боишься.
— Боюсь? — Я торопливо качаю головой, сознавая, что веду себя и правда несколько подозрительно. — Ну что ты. Чего тут бояться? У вас, наоборот, только расслабляешься. — Смотрю на дверной проем. Стена в прихожей, которую отсюда прекрасно видно, увешана детскими рисунками в рамках. Некоторые из них такие, что в жизни не догадаешься, о чем, выводя эти каракули, ребенок думал.
— Только и расслабляешься? — задумчиво повторяет Бобби, пристально глядя на меня и продолжая едва заметно улыбаться. — Тебе, насколько могу судить по лицу, расслабиться по-настоящему сложно, правильно? — Он слегка прищуривается.
Чувствую себя припертой к стенке.
— Только ответь честно, — просит Бобби непривычно мягким голосом.
— Гм… — Медленно киваю. — Вообще-то… да, сложновато. — Думаю о том, что ему неприятно слышать такие слова, и спешу добавить: — Но это лишь потому, что я у вас впервые. И еще не привыкла к…
Бобби одной рукой нежно треплет по голове Лулу, а вторую вскидывает с поднятым указательным пальцем.
— Вот в чем одна из главных проблем современного развитого общества! — восклицает он, перебивая меня. — Большинство людей с первых лет жизни выдают себя не за тех, кто они на самом деле, и ведут себя не так, как хочется, а так, как требуют кем-то выдуманные правила. Поэтому всю дорогу врут и лицемерят. — Его лицо становится немного печальным. — Удивительно, что и ты этого не понимаешь, хоть и разбираться в личностных проблемах — твоя работа.
Я теряюсь и не нахожусь с ответом. Девочки молча пьют чай, будто понимая, что сейчас вмешиваться в разговор взрослых или шуметь совсем не время. При этом на их лицах нет ни настороженности, ни озадаченности.
— Вот и я так же, — произносит Бобби, и в эту минуту я, пожалуй впервые в жизни, вижу в своем брате очень взрослого уверенного в себе человека. Даже шаловливые полосы на лице не придают ему ни капли комичности, напротив, странным образом облагораживают. — В детстве мне хотелось бегать, шуметь, резвиться, но сначала отец, а потом и учителя старательно втиснули меня в рамки «нельзя». Я повзрослел, стал сам себе хозяином, но понял, что и это не помогает, поэтому зажил глупой пустой жизнью. От застегнутых на все пуговки рубашек и притворной порядочности меня тошнило, и я бросился в другую крайность. Там, поверь, было тоже не особенно отрадно и тоже следовало носить выбранную маску — ловеласа и клоуна. Я тайно мучился, но со временем привык и к этому. И вот вдруг все резко изменилось… — Его лицо опять светлеет.
