1
Мир – это часы, у которых кончается завод.
Я слышу это, когда ветер ледяными пальцами скребет в окно. Я чую это в запахе заплесневелого ковролина и гниющих обоев в старом отеле. Я чувствую это в груди у Чашки, когда она спит. В стуке ее сердца, в ритме теплого дыхания, согревающего холодный воздух… Пружина часового механизма слабеет.
В противоположной от меня части комнаты, у окна, стоит на посту Кэсси Салливан. Лунный свет просачивается в тонкую щель между шторами и подсвечивает облачка пара, вырывающиеся при каждом ее выдохе. Маленький брат Кэсси спит на кровати, которая стоит рядом с ней. Бугорок под грудой одеял. Голова Кэсси движется подобно маятнику: окно – кровать, кровать – окно. Эти повороты, темп ее дыхания, как и посапывание Наггетса и Чашки, как и мой собственный пульс, – все указывает на то, что кончается завод часов.
Я выбираюсь из-под вороха пледов и встаю. Чашка стонет во сне и зарывается глубже под одеяла. Холод мешает подняться и сжимает грудь, хотя я полностью одета, если не считать парки и ботинок, которые лежат в изножье кровати. Салливан наблюдает за тем, как я зашнуровываю обувь и надеваю куртку, а потом иду к шкафу за своим рюкзаком и винтовкой. Потом я подхожу к окну и останавливаюсь рядом с Кэсси. Чувствую, надо бы сказать что-то перед уходом. Мы можем больше не увидеться.
– Ну что, ты идешь? – говорит Салливан.
Ее белая кожа светится в молочном свете, а веснушки как будто плавают над носом и перед щеками.
Я закидываю винтовку на плечо:
– Да, иду.
– Знаешь, Дамбо – я понимаю. Это из-за больших ушей. Наггетс – потому что Сэм такой маленький. Чашка – тоже понимаю. Зомби – не очень. Бен не хочет рассказывать. Ну и Кекс, я догадываюсь, – из-за того, что он такой пухляк. Но почему – Рингер?
Я понимаю, что происходит. Кэсси больше не доверяет никому, кроме Зомби и своего брата. Кличка Рингер вызывает у нее паранойю.
– Я человек.
– Ага. – Она смотрит сквозь щель в шторах на мерцающую ото льда автостоянку двумя этажами ниже. – Кто-то мне уже такое говорил. И я, как дура, ему поверила.
– Ну, учитывая обстоятельства, не такая уж ты и дура.
– Не прикидывайся, Рингер, – резко обрывает меня Салливан. – Я знаю, ты не веришь в историю Эвана.
– Я верю тебе. А в его историю – нет. Бредятина какая-то.
Я иду к выходу, пока она на меня не набросилась. С Кэсси Салливан лучше не заводить разговоры об Эване Уокере. Я не имею ничего против Кэсси. Эван для нее – ветка над обрывом, за которую она цепляется. И не важно, что его больше нет. От этого она держится за свою ветку еще крепче.
Чашка не издает ни звука, но я чувствую, что она на меня смотрит. Я знаю, что она не спит, и возвращаюсь к кровати.
– Возьми меня с собой, – шепчет она.
Я отрицательно качаю головой. Мы уже сто раз это проходили.
– Я ненадолго, всего на пару дней.
– Обещаешь?
– Так не пойдет, Чашка. Обещание – единственная валюта, которая у нас осталась. Ее надо расходовать с умом.
Нижняя губа Чашки начинает дрожать, глаза на мокром месте.
– Эй, что я тебе об этом говорила, солдат? – Я подавляю желание дотронуться до нее. – Первый приоритет?
– Никаких плохих мыслей, – послушно отвечает Чашка.
– Потому что плохие мысли?..
– Делают нас слабыми.
– И что случается, когда мы становимся слабыми?
– Мы умираем.
– А мы хотим умереть?
Чашка трясет головой:
– Пока еще нет.
Я дотрагиваюсь до ее лица. Холодные щеки, горячие слезы.
«Пока еще нет».
Учитывая, что время человечества практически истекло, эта девочка, наверное, уже достигла среднего возраста. Салливан и я – мы старые. А Зомби? Вообще древний.
Он ждет меня в холле. На нем лыжная куртка, под ней ярко-желтая толстовка с капюшоном – эти вещи мы откопали в гостиничном хламе. Зомби бежал из «Приюта» в одном тонком медицинском костюме. Даже под отросшей бородой нельзя не заметить лихорадочного румянца. Рана от пули, которую я ему «подарила», открылась во время побега. Его заштопал наш двенадцатилетний медик, но в шов, видимо, попала инфекция. Зомби облокотился на стойку, другой рукой держится за бок и пытается делать вид, будто все круто.
– Я уже решил, что ты передумала, – говорит он.
Глаза у него блестят, как будто он надо мной подшучивает, но на самом деле это может быть от того, что у него жар.
Я мотаю головой:
– Чашка.
– С ней все будет в порядке.
Чтобы подбодрить меня, он пускает в ход одну из своих убийственных улыбок. Зомби не способен до конца понять, насколько драгоценны обещания, иначе он ими так просто не кидался бы.
– Я не о Чашке беспокоюсь. Ты хреново выглядишь, Зомби.
– Это все погода. Дурно влияет на мой цвет лица.
Шутку сопровождает еще одна улыбка. Он наклоняется ко мне в надежде, что я включусь в игру:
– Рядовой Рингер, наступит день, когда ты улыбнешься моему приколу, и тогда весь мир треснет по швам.
– Я не готова взять на себя такую ответственность.
Зомби смеется, и кажется, я слышу хрип у него в груди.
– Держи. – Он протягивает буклет о пещерах.
– У меня уже есть.
– Этот тоже возьми, на случай, если свой потеряешь.
– Я не потеряю, Зомби.
– С тобой пойдет Кекс.
– Нет, не пойдет.
– Я здесь командую. Он пойдет.
– Тебе здесь Кекс нужнее, чем мне там.
Зомби кивает. Он знал, что я скажу «нет», но не мог не использовать последнюю попытку.
– Может, нам лучше все отменить, – произносит Зомби. – Я хочу сказать: здесь все не так уж и плохо. Какая-то тысяча клопов, несколько сотен крыс и пара десятков трупов. Зато вид просто фантастический…
Все шутит, все пытается заставить меня улыбнуться. Зомби смотрит на буклет, который держит в руках.
«Плюс двадцать четыре градуса круглый год!»
– Да, пока нас не занесет снегом или снова не ударит мороз. Зомби, ситуация неустойчивая. Мы и так слишком засиделись.
Мне его не понять. Мы уже тысячу раз это обсуждали, а Зомби хочет еще и в тысячу первый. Он меня иногда удивляет. Я стою на своем:
– Мы должны использовать этот шанс. И ты знаешь: мы не можем идти туда вслепую. Есть вероятность, что в этих пещерах прячутся другие выжившие, – вдруг они не готовы расстелить для нас ковровую дорожку? Особенно если им уже довелось познакомиться с кем-нибудь из глушителей Салливан.
